Онлайн книга «Петр Иванович»
|
– Да кто его станет любить-то, после того, что он тут устроил! Только старший мальчик к нему и привязан: яблоко от яблони… – А младший что? Лицо Няни просияло: – Этот из другого теста! И по тону, которым это было сказано, можно было разное заподозрить… К чаю, который по слушаю того, что Месье приехал только в полтретьего, подали к половине пятого, прибыла целая толпа народу: сестра Мадам, которую Ребман уже видел в Киеве на Подоле и которую звали Наталия Ивановна, ее подруга Стася, учительница местной школы с женихом, молодым лейтенантом, а еще тихий старичок в очках и сатиновом пиджачке. «Он выглядит прямо как шульмайстер из нашей гимназии», – подумал Ребман. И как только он это подумал, Вера Ивановна сказала, что это Сережин домашний учитель. Тут Ребман вспомнил, что в этом прекрасном гостеприимном доме сам он – не гость. – А где же наш ученик? – спросил он. – На вечерне, в церкви, – ответила Вера Ивановна, – он прислуживает в алтаре. И глядя Ребману в лицо, добавила: – Такой же «набожный», как и отец. Это заявление тоже наводило на размышления… Они сидят в плетеных креслах на большой террасе. Хозяйка разливает чай, спрашивает, кому сколько сахару, а Саня, горничная, обносит гостей конфетами, шоколадом, сладостями и всем, что есть на столе. Няня и ее подопечный Дуся сидят за отдельным столиком. Перед тем, как посадить малыша на стул, она что-то ему сказала и погрозила пальцем. Тогда мальчик быстро побежал в столовую, встал перед иконой и перекрестился старательно, как мог. Сережа вернулся только к ужину. Они остались вчетвером, малыша уже уложили спать, а учитель, Стася и офицер ушли после чаю. Едят в выходящей на террасу большой комнате. Место во главе стола пустует. Саня подает. Няня в детской. – Мой муж, – говорит Вера Ивановна, – очень редко бывает дома, обычно мы одни, слава Богу! Мальчик на это заметил: – Я скажу отцу, как ты говоришь «слава Богу», что его нет. Его ставит на место Саня: – Сережа, так с матерью не говорят и за столом так не сидят! Ребман делает вид, что он ничего не слышал. Но про себя думает: под одной, пусть и благородной крышей живут две партии, и к первой, кажется, принадлежат все, кроме отца и старшего сына. Очень скоро он убедился в справедливости своей догадки: все живущие в доме, вплоть до кучера, держат сторону жены, а с другой – только делопроизводитель, которого никто никогда не видит в его верхней квартире. После ужина они еще какое-то время посидели вместе, Ребман рассказал несколько клеттгауэрских анекдотов. Когда все смеялись, Сережа вдруг крикнул через весь стол: – Что это он рассказывает? Мама, переведи! Но не получил ответа. Тут Ребман обоими кулаками взял себя за нос и начал его выкручивать, да так, что слышно было, как хрустит носовой хрящ. Все прислушались, а потом стали требовать, чтобы он немедленно прекратил. Он отнял кулаки от лица, погладил «пострадавший» орган обоняния и объявил: – Видите, совершенно цел! У мальчика глаза стали величиной с блюдца: – Ви Зи махэн? Как вы делаете? Но Ребман сделал вид, что не услышал его, и продолжал рассказывать дальше. Мальчик соскочил со стула и подбежал к нему: – Месье, заген битте ей махен, я буду послушным! Ребман посмотрел на него. Симпатичный ребенок: большие голубые глаза, русые волосы, свежее чистое лицо, – если бы не этот бульдожий рот и змеиный взгляд предателя. Не получив ответа, мальчик попытался поцеловать у Ребмана руку, но тот быстро отдернул ее и сказал по-русски: – Хорошо, Сережа, завтра увидим! Все поднялись и пошли в детскую. Няня как раз молилась с малышом. Тот в ночной рубашке уже почти засыпал на молитвенной скамье, но сложив ручки, что-то бормотал, повторяя за толстой Няней. Когда он заметил, что кто-то вошел, он тут же широко распахнул глаза и завопил, чтоб все вышли, а то не станет молиться! Мать возразила: – Ну, тогда мы все уходим. И Няня тоже! И тут Ребман убедился, что действительно есть русские дети, которые к няне привязаны больше, чем к собственной матери: малыш начал горько плакать, да так, словно его внезапно укололи острием ножа. Нет, Няня пусть останется: все другие пусть уйдут, но Няня пусть останется с ним! Мамину руку он оттолкнул кулаком: он хочет Няню, чтоб с ним осталась «няяя-няяя»! В соседней комнате Сережа сидит за столом и учит что-то по чтению. – Можно мне еще придти к вам в столовую, когда я закончу готовить уроки? – спросил он у матери. – Спроси у Месье. – Месье, их кап, можно? Битте-битте! На этот раз господин гувернер ответил твердо и по-немецки: – Сережа сделает все уроки; потом придет пожелать нам покойной ночи! – И там останусь? Послушать, как вы рассказываете? – Да. Завтра. Может быть. Посреди ночи Ребман проснулся: в дверь стучали. Когда он открыл, перед ним стоял Сережа в ночной рубахе и босиком. Тоном раскаявшегося грешника он пролепетал: – Месье, пожалуйста, простите, я больше не буду так себя вести! С этими словами он потянулся всем лицом к Ребману, чтобы помириться чисто по-русски, святым целованием. Пока Рольмопса нет дома, жизнь напоминает сказку: прямо как на каникулах, мальчик, словно маленький божок, а все вокруг – как птицы в конопле, целый день не слышно ничего, кроме смеха и пения. По утрам, пока Сережа занимается с русским учителем, Ребман сидит с Няней в саду и помогает ей с малышом. Первым делом она выяснила, православный ли он. Услышав ответ, только покачала головой. Так же она делала при ответах Месье на все другие вопросы: есть ли у швейцарцев царь? как велика их столица? и так далее. Поле ответов ей не оставалось ничего другого, как только качать головой. – И что же это за страна такая?! Не хотела бы я быть там погребенной! Тогда Ребман сказал, что настал его черед спрашивать, и он хотел бы знать, известно ли Няне, как зовут царя, что в Петербурге сидит? Она посмотрела на него удивленно: – Как его могут звать? Царь-батюшка он, благодетель наш, это имя знает каждый ребенок. А что, Месье даже этого не знал? Немецкий кайзер – у того есть еще и другое имя, его зовут Вильгельм. Но нашему царю это ни к чему! – Но у вас же есть имя? – не отставал Ребман. – Ясное дело, еще чего не хватало! – И какое же оно? – Ирина Миколаивна, – гордо ответила Няня. – Красиво, правда? |