Книга Петр Иванович, страница 94 – Альберт Бехтольд

А студенты стерегут все, как полицейские собаки. Тот, кто что-либо прикарманит или затолкает в рот, сразу получает на орехи. Но сами они что хотят, то и делают – им все позволено!

Вот они подошли к Мясницкому проезду, боковой улочке, где располагалась компания Ребмана.

– Здесь должна находиться фирма, принадлежащая двум немцам, – говорит один из студентов, – пошли.

И все погромщики направились к «International Trading». За ними следовала целая толпа зевак.

Но тут из дверей дома к ним вышел Николай Максимович. У него в руках был вставленный в рамку документ, которого Ребман раньше никогда не видел. Директор протянул его главарю и стал скандировать на своем ужасном русском:

– Мы – английская фирма, мы – английская фирма!

И Иван Михайлович, который с превеликим удовольствием уже давно ушел бы в прокуроры, бросив место младшего бухгалтера и кладовщика – тут как тут! Он свидетельствует четко и громко, что они действительно английская фирма, а все сотрудники – русские. Только вот этот – немец. И под «этим» он имел в виду Ребмана, которому как раз удалось наконец протиснуться вперед.

Студент с золотой нашивкой на воротнике поднял брови и, с ног до головы оглядев Ребмана, спросил:

– Он правду говорит?

Не отвечая ни слова, Ребман достал свой швейцарский паспорт – за который в данный момент он бы полжизни отдал – и протянул его студенту. Тот посмотрел, пролистал до последней страницы, где стояли русские печати, и сказал, обращаясь к остальным:

– Неправда, он – швейцарец.

И оставил Ребмана в покое. Только еще Елизавету Юльевну спросил, кто она такая.

– Я – эльзаска, но родилась в России и уже давно имею российское подданство.

– У вас есть документ?

Елизавета Юльевна достает из сумочки бумагу и предъявляет:

– Пожалуйте.

Главарь:

– Бек? Бек – это же немецкая фамилия!

– Нет, французская! Наша фамилия «Вес», последняя буква «сэ», а не «ка», что по-французски означает «клюв»! Это германцы против нашей воли дописали «к», еще в войну семидесятых годов. Из-за них дедушка эмигрировал тогда в Россию! – защищается Елизавета Юльевна и добавляет: – Между прочим, мой брат – офицер императорского гарнизона: капитан Юлий Юльевич Бек!

Тут главарь погромщиков отдал честь, снял фуражку и в самых вежливых выражениях извинился перед дамой за доставленное неудобство.

Фирму они тоже оставляют в покое.

– Это английская фирма, пойдемте!

Николай Максимович сделал своим сотрудникам знак, чтобы они возвращались по домам, на сегодня с работой покончено. Он бледен, как полотно, говорит с трудом.

Но Ребман, по-молодецки любопытный, не идет на поезд, а бежит за толпой на другую сторону, где у Мясницких ворот как раз потрошат магазин «Einem». Всем известно, что в России обосновался еще прадедушка владельца. У того знаменитая фабрика в Замоскворечье, как раз в том месте, где канал отходит от реки, напротив храма Христа-Спасителя, там, куда смотрит Александр Третий. А их магазины по всему городу, ни в одном приличном доме чайный стол не обходится без кондитерских изделий этой марки, и все делается руками русских и из русских продуктов.

Но фамилия Einem!!!

– Давай, ребята, громи!

Витрину уже разбили и на улицу полетели товары: торты, конфеты, все сорта пирожных с сахарной глазурью и без, с кремом, с шоколадом или без, тянучки, в палец длиной, карамели, в палец толщиной, фирменные конфеты «от Айнема» – полчаса надобно, чтобы такую одолеть.

Все, как дикари, набросились на сладости.

– Но только ногами, ботинками, а не в рот! – прозвучал громкий приказ.

Кто «не расслышал», тому свистом нагайки прочищают уши.

Через несколько домов находится представительство поставщика немецких кассовых аппаратов. Прямых поставок они больше не осуществляют, и сам представитель компании, тоже не немец, а русский, даже поставщик императорского двора, о чем свидетельствует царский орел, в виде рельефного орнамента украшающий каждый аппарат. Но продукт ведь немецкий, хоть и ввозится через Швецию, об этом студенты хорошо знают:

– Громи, давай!

В мгновение ока на улицу полетели тяжелые, из кованого железа, кассы, одна, перевернувшись в воздухе, ударилась о мостовую орлом, и тот повис, как на ниточке; другая упала на правый, третья – на левый бок. И каждый раз, когда императорский символ – который обычно почитают как самого Господа Бога – разбивается на кусочки, толпа вдохновенно орет «у-у-у-ра-а-а!»

И царь Николай Александрович смотрит на все происходящее с хоругви, которую несет студент, и даже не поморщится.

Есть и другие наблюдатели за тем, как тяжелые кассы вместе с императорским двуглавым орлом одна за другой совершают дугообразный полет: в переулке стоит целая сотня казаков. В плоских бескозырках, надетых набекрень, молча, с неподвижными лицами и с оружием наперевес, восседают они на конях, но с места не двигаются.

Вдруг один зевака обратился к Ребману:

– Скучно здесь, пойду лучше в центр, посмотрю на Тверской или на Кузнецком мосту, что там творится, а то здесь просто детские забавы.

И с этими словами он вскочил на подножку следующего трамвая.

Ребман к нему присоединяется: «Еще грубее, чем здесь? Это я должен сам увидеть!»

Сначала он идет на Кузнецкий мост. Здесь находится музыкальный магазин Циммермана, еще более огромный, чем у Идзиковского в Киеве или у Хуга в Цюрихе. В нем все можно приобрести, от губной гармошки до самого дорогого рояля Стейнвей, даже скрипка Страдивари у них имеется.

И здесь тоже народу – хоть по головам иди. Но тут уже хорошо поработали: на тротуаре перед магазином, у которого Ребман своими глазами видел и Рахманинова, и Скрябина, теперь валяются горы разорванных полусожженных нотных тетрадей, разбитых гитар, мандолин, балалаек, аккордеонов, скрипок, флейт, кларнетов, растоптанных и покореженных труб, тромбонов и фаготов.

Теперь подошла очередь «тяжелой артиллерии». «Внимание!»– раздался голос из окна с двойными стеклами в пятом этаже и показался хвост блестящего, чернолакированного рояля. Но дальше инструмент не проходит, рот слишком мал для такого куска. Словно кто-то держит в зубах слишком крупную добычу – не может проглотить, но и не хочет выпустить. Что делать? Берут топор и молоток, изо всей силы бьют по корпусу, – об убытках ведь в данном случае можно не беспокоиться. И началось: с ужасным грохотом тяжеленный рояль опрокинулся на мостовую – слышен звон струн, видно, как разлетается на части корпус. А на его останки сверху полетела крышка от рояля, а за нею – стулья, добивая все, что еще уцелело.

И опять откликнулся голос с пятого этажа: «Внимание!» – и вслед за роялем вывалилась фисгармония «Мустель» и сразу же развалилась на кусочки.