Книга Нечаянная свадьба, страница 13 – Елена Арсеньева

Авдотья Валерьяновна при этих словах вскочила, уронив стул, и бросилась в двери, а через минуту вернулась в сопровождении невысокого и узкоплечего молодого человека в поношенном и слишком просторном для него зеленом сюртуке, ярко-желтом жилете, панталонах цвета блёд-амур ^[38] и черном цилиндре-шапокляк ^[39].

– А ведь не раз говорено ему было, что головной убор еще в сенях снимают и лакею отдают! – пробормотал дядюшка себе под нос, и по тональности его Лида сразу поняла, что гостя сего он терпеть не может, а вот Авдотья Валерьяновна, напротив, его обожает – судя по радостной улыбке, очень украсившей ее неприветливое лицо.

– Привет сей компании! – с пафосом провозгласил гость неплохо поставленным голосом, снимая шапокляк и складывая его с такой силой, что тот громогласно оправдал свое название.

– Здравствуй, Модест, – довольно кислым голосом ответил Иона Петрович и повернулся к Лиде: – Позволь представить тебе, душенька, племянника супруги моей, Модеста Филимоновича Самсонова, – и поджал губы, не в силах скрыть явное недовольство этим визитом.

Модест Филимонович поспешил приложиться к руке Лиды, а потом уставился на нее с непомерным восхищением.

Лиде же смотреть на этого господина не слишком хотелось. Мало того, что одет он был нелепо! Черты лица его были хотя и правильны, однако незначительны: в них начисто отсутствовали одухотворенность и сила, которые привлекают пуще всякой красоты. Кроме того, Модест Филимонович был родственником пренеприятнейшей Авдотьи Валерьяновны, и одно это заведомо настраивало Лиду против него.

Между тем Авдотья Валерьяновна подтолкнула племянника к столу и, перехватив у Касьяна блюдо с остатками амбигю, все его поставила перед племянником, отдав ему свой прибор, до того не востребованный, ибо ела она, как уже было сказано, ложкой.

Лида была несколько покороблена такой простотой в поведении, однако куда больше коробили ее назойливые взгляды Модеста Филимоновича. Не сводя с девушки глаз, он опрокинул большой бокал мадеры, налитый Авдотьей Валерьяновной, закусил добрым куском буженины и, еще жуя, пробормотал:

– Ах, тантинька ^[40], ну что за чудо эти кринолины, что за элегантность! После них женщина в любом другом платье выглядит как унылая плакучая ива!

Лида незамедлительно ощутила ненависть к своему кринолину.

Громко жуя, Модест Филимонович меж тем огляделся и обратился к хозяину дома:

– Любезный дяденька, уже когда вы внемлете моему совету и переделаете эту неуклюжую печь в элегантный камин… в стиле «вампир» ^[41], примерно говоря?

– Когда рак на горе свиснет, – спокойно ответил Иона Петрович. – И отчего вампир? Говори уж – в стиле «упырь»!

Лида чуть не подавилась от смеха, а Авдотья Валерьяновна явственно перекосилась, однако ничего не сказала.

– Мэ сэт импаябль… ^[42] – обиженно пробормотал Модест Филимонович, немилосердно коверкая французские слова, однако на время умолк и принялся подбирать все, что еще оставалось на блюде.

– Касьян, неси битки, – приказал Иона Петрович. – Семеро или даже трое одного не ждут, тем паче незваного! Ах да, скажи, брат ты мой, не воротился ли еще посланный за Степаном и вещами Лидии Павловны?

– Покуда никто не возвращался, – ответил Касьян.

– Бедный Степан, – пробормотала Лида. – Он, наверное, там от страха помирает, все ждет, когда Маремьяна с ним расправится.

– А, так ты уже наслышана о наших достопримечательностях! – оживился Иона Петрович.

– Я даже видела сороку, – сообщила Лида. – Только удивилась, отчего именно сороку считают воплощением Маремьяны? Я читала, что черные кошки – непременные спутницы ведьм, значит, в них те и перевоплощаются.

– Ведьмы могут принимать любой образ, – серьезно ответил Иона Петрович. – Хоть кошки, хоть птицы, хоть крысы, хоть свиньи! Я слышал даже историю о ведьме, которая обратилась стогом сена и придвинулась было к корове, чтобы отдоить у нее молока, как это принято у ведьминского сословия, да тут корова принялась сено щипать, так что наутро одна из деревенских жительниц оказалась с выщипанной начисто головой, а корову нещадно рвало волосами.

– Фи, дяденька! – скривился Модест Филимонович. – За едой этакое… аппетит портите!

– Касьян, битки Модесту Филимоновичу не накладывай, – распорядился Иона Петрович. – У них аппетиту нету.

– Мэ комант донк… ^[43] – пробормотал Модест Филимонович на том наречии, которое он считал французским языком, в расстройстве ахнул еще бокал мадеры, но тут Иона Петрович рассмеялся, показывая, что пошутил, Модест Филимонович успокоился, на радостях осушил новый бокал и, уставившись за Лиду несколько разбегающимися глазами, пробормотал:

– Надобно нам с вами выпить на рудер… брадер… брундер…

– На брудершафт! – рявкнула Авдотья Валерьяновна.

– Браво, тантинька! – зааплодировал Модест Филимонович. – А пуркуа бы па ^[44]?

Лида сделала вид, что не расслышала этого диалога, однако при следующей реплике едва не подавилась.

– Вообще, я подумываю жениться, – неожиданно заявил Модест Филимонович. – А жениться, конечно, надобно на хорошенькой да взять за ней несколько тысяч капиталу!

При этих словах он воззрился на Лиду, и та сердито подумала, что Модест Филимонович отнюдь не оправдывает своего имени ^[45].

– А все-таки нам непременно надобно выпить на брундер… шарф! – не унимался несносный Модест. – И я своего добьюсь! Я своего всегда добиваюсь!

– Касьян, подавай рыбное, – приказал Иона Петрович, – да покличь Феоктисту.

Появилась горничная, расточая умильные улыбки Модесту Филимоновичу.

– Ты вот что сделай, Феоктиста, – приветливо сказал Иона Петрович. – Сей же час в мезонине застели постель и перенеси туда саквояж Лидии Павловны из той комнаты, что ей отвели по соседству с обиталищем Модеста Филимоновича. Если понадобится, покличь в помощь кого-нибудь из девичьей.