Книга Что тогда будет с нами?.., страница 27 – Берта Ландау

– Акулы со всех сторон, только и ждут, – задумчиво проговорила Мария Леонидовна. – В молодости хотят отнять твою улыбку, радость, любимого твоего, потом – удачу и везение, а под конец – и крыши над головой лишают. Тут главное – не зевай. Держи свое крепко. Знаешь, как в наше время пели: «Чужой земли не нужно нам ни пяди, но и своей врагу не отдадим»!

– Что ж, все время быть в боевой готовности? Все время бояться, что ограбят? Не жизнь, а тоска, – вздохнула Волька.

– Никакая не тоска. Тоска – это свое счастье проспать. Или отдать кому-то другому за понюшку табака. Вот тогда наступает тоска. А жизнь – это река, поток. Перестанешь плыть, ручками-ножками двигать, колотиться – быстро на дно пойдешь. Вон Акулина как барахтается – без устали. Красотой природа не наделила, зато живучая и цепкая. Такие у вас, красивых, все и оттяпывают, пока вы раздумываете: мое – не мое, нужен – не нужен.

«У вас, красивых»: Волька схватилась за эту часть фразы. Неужели это о ней? И неужели это правда? Альба – да! Очень красивая! А разве она тоже?

– Разве я красивая? – вслух произнесла Волька.

– Очень, – подтвердила старушка. – Красивая, как ясный день.

Волька заулыбалась. Ей всегда была понятна красота ясного дня, со всем его теплом, покоем и гармонией.

Мария Леонидовна между тем пыталась распутать свои длинные волосы.

– Хотите, я вам помогу? Причешу вас? Я бабушке своей всегда помогаю – у нее плечо болит, ей трудно руку поднимать, – предложила Волька.

– Да и у меня плечо ноет, а к тому же и расчески нет. Я же на «Скорой» сюда попала. Вот только что в сумке было, то и со мной. А расческу я в сумке не ношу. И навещать меня некому.

– Зато у меня этих расчесок – куча! – обрадовалась Волька. – Мне вчера все, кто приходил, приносили всякие туалетные принадлежности. Вот: и расчески, и щетки зубные, и пасты у меня полно. Вам зубная щетка с пастой нужна?

– Спасибо, деточка, не откажусь! – обрадовалась «просто Мария».

Волька уселась на стул рядом с кроватью старушки.

– Ой, как у вас все запуталось! Я сейчас на прядочки разделю и буду потихонечку расчесывать, иначе не получится. Сколько же вы так пролежали?

– Да вот уж неделю лежу. Они меня все выписать хотят, а мне вылечиться надо, – пожаловалась старушка. – Да и как я выпишусь? Выйду из больницы, а на меня опять нападут. Тут хоть жива буду.

– На вас напали? Где? – Волька пришла в ужас. – Как это случилось?

– Дома. Вернее, в подъезде. Я погулять выходила, возвращаюсь – прислушалась, вроде тишина на лестнице, нет никого. Но на лифте я все равно не поехала. Не люблю лифты – мало ли в последний момент кто-то вскочит, и все, придушит, как курицу. Я вон какая стала, мне шею свернуть одним легким движением руки можно. Была когда-то стройная, гладкая – не поверишь. А сейчас стала маленькая и сухая. Мумия. Но жить мне хочется. И хочется умереть в своей постели, а не в лифте или на лестнице.

– Что вы такое говорите! – испуганно воскликнула Волька. – Зачем про смерть?

Волька расчесала первую длинную прядь и принялась за вторую. Волосы «просто Марии» были густыми и крепкими и никак не вязались с тоскливыми разговорами об уходе в мир иной.

– О смерти приходится думать, когда все вокруг только того от тебя и ждут, – вздохнула старушка.

– Да кто же ждет? Тем более вы говорите, что никого у вас не осталось. Значит, и ждать некому.

– О, деточка, ты и не представляешь, сколько находится жаждущих твоей смерти, когда остаешься одна и в преклонных годах! Я долго-долго оставалась доченькой, представь, мама ушла, когда мне было семьдесят шесть! А папа – через год после мамы. И пока мы жили всей семьей: папа, мама, старшая сестра и я – это была райская жизнь. Тогда я не понимала. Только потом, когда рай мой разрушился, до меня дошло, как счастливы мы были. Никто к нам не лез. Все уважали. У нас даже собаки были! Бася и Ларчик. Кто мимо двери идет – всех облают. Добрейшие ребята, но рычали, как волкодавы, нам самим страшно делалось. И на даче к нам за забор заглянуть боялись: эти двое неслись стрелой, клыки оскалены… Я и не думала, что может быть иная жизнь, со страхами, с бессонными ночами. Я раньше, когда все живы были, знаешь, как засыпала? Бряк на кровать – и все, утром открываю глаза: скок! Доброе утро! И дальше забот полон рот. Работа, родители, дом, их аспиранты, мои ученики… Но уже при них были звоночки – в прямом и переносном смысле. Предупреждения. Только я тогда ничего не понимала. Звонили время от времени на домашний: «Квартира такая-то? Приватизированная? Сколько собственников?» И я, дура, вот вроде тебя расслабленная, отвечала, что приватизированная, что собственника четыре. И все – трубку бросали. А я и забывала. Мало ли кто звонит? Может, из домоуправления. У меня что – дел мало, чтобы об этом думать? Я только потом про эти звоночки вспомнила, когда совсем одна осталась. Сестра после ухода родителей очень загоревала, места себе не находила и угасла. Как свечечка – догорела, и все. Ушла во сне. А она всего-то на год была меня старше. С их уходом и началась моя другая жизнь. Собаки уже были совсем старенькие, хоть и лаяли громко. Но и их время пришло. И вот тогда-то мой покой и улетучился.

– А почему? Вам трудно за собой ухаживать?

– Бывает. Но главное не в этом. Хотя… зачем сейчас о грустном? Потом еще поговорим. А вот скажи мне, детка, ты ведь влюблена?

Волька почувствовала, что ужасно покраснела. Не привыкла она к таким прямым вопросам. Но отвечать не отказалась.

– Да, – ответила она коротко.

– Это сразу видно, – улыбнулась ей старушка.

– А как?

Волька спрашивала, чтобы научиться закрываться получше.

– Видно, как у тебя глаза начинают сиять, когда ты на него смотришь. И с этим ничего не поделаешь. Когда человек любит, глаза его сияют.

– А если закрыть глаза? – засмеялась Волька.

– И даже в этом случае – сияние остается. И точно так же смотрит на тебя он. Это ты можешь увидеть и сама. Не так ли?

– Так, – кивнула Волька.

Она не сомневалась в любви Андрея. От этого ей было еще больнее.

– А вот скажи мне, – продолжила Мария Леонидовна, – почему ты отстраняешься от него? Что тебе мешает просто радоваться тому, что вы нашли друг друга? Молодые, время мирное, студенты – самое счастье для вас. Живи – и ничего не бойся. Молодость – это и есть главный подарок жизни.

Вольке не хотелось откровенничать, хотя Мария Леонидовна очень ей нравилась. Рядом с ней хотелось улыбаться.

– Я не знаю. Просто как-то страшно. Боюсь влюбиться. И что потом будет больно, если что-то пойдет не так. Мне кажется, я этого не вынесу.

– Большую часть боли мы сами себе выдумываем. Представим что-то плохое и начинаем бояться. А потом этого не случается. И смотришь – самое лучшее время ты пробоялась. Это словно тебе подарок дарят, а ты отказываешься: вдруг там что-то страшное. Ты от подарков отказывалась?