Онлайн книга «Бояться нужно молча»
|
Я не спала всю ночь – из-за двоих друзей, ломающих жизни. И думала, думала, что, наверное, у нас новая патология, не изученная Утешителями. «Нечаянно» – так бы я ее назвала. Я пропустила завтрак. Рене приглашала меня на тренировку, но я сослалась на плохое самочувствие. Утром наша недокоманда собралась в сетевой комнате. С Оскаром. Мы готовились к главному квесту. Просчитывали все до секунд, до количества прыжков и частоты сердцебиений. Мысли трескались, сочились страхами, обескровливались. Чтобы успокоиться, я смотрела на Ника, питалась его бодростью и силой. Он выдержал эксперимент Оскара, и я молилась, чтобы выдержали остальные. Раздается короткий стук. Размышления, мелкими чаинками осевшие во мне, начинают предательски кружиться. Там, в коридоре, кто-то напуган. Кто-то сомневается, что выбрал ту дверь. В палату проскальзывает Рене. Брови нахмурены, губы сжаты, пальцы теребят седой локон. – Как ты? – Она улыбается – пытается меня утешить. – Все в порядке. – Я откладываю расческу. – А… у вас? – Почти. Рене топчется за моей спиной, дышит мне в макушку. Я вижу ее в зеркале. – Почти? Паршивое слово. Неизвестность угнетает, если не верить в счастливое будущее. А я не верю. – Да. – Наклонившись, она упирается подбородком в мое плечо. Улыбка растягивается молодым месяцем. – Ничего не бойся, ладно? Все будет хорошо. – Что случилось? Рене глотает воздух, наполняет себя, утяжеляет, будто боится, что земное притяжение подведет ее. – Прости меня, детка. Только сейчас я замечаю, что ее правая рука прячется в кармане, очерчивающем форму шприца. – Рене… Теперь я знаю, что такое гнилая тишина. – Прости, – повторяет Утешительница. Я пытаюсь подняться, но она обхватывает меня и прижимает к спинке стула. – Не надо, прошу, – лепечу я. – Мы подчиняемся им, – каркает Рене. – Я же просила, Шейра. О боги, я же просила не высовываться. Она вкалывает мне в шею прозрачную жидкость. Я мгновенно слепну. Кожа деревенеет. По венам расползаются змеи – сильные, ядовитые, голодные. – Прости, детка. Если после этого сможешь прощать. Звук выключается. Мой канал рассыпается на тысячи серых точек. Кто-то выжидает еще минуту и забывает обо мне. Навсегда. * * * Мне снова девять. Я в комнате, увешанной зеркалами. Ни мебели, ни картин, ни окон – в этой коробке лишь я. На моих коленках приютился игрушечный мишка. У него добрые голубые глаза и белая шерсть. Правое ушко вот-вот оторвется. Больно, наверное, расходиться по швам. Я обязана утешить друга. Я хватаю шприц, закатившийся в темный угол. Мишке страшно. Глажу беднягу по спинке и – вкалываю ему лекарство. В шею. На месте ранки появляется красное пятнышко. Я моргаю часто-часто, смахиваю ресничками алую точку, растушевываю ими комнату. Видение не исчезает. Вновь тыкаю в мишку шприцом. Вновь. Меня трясет, но я продолжаю. По лодыжкам струится кровь. Пациент плохо себя ведет. Пока он не выздоровеет, я буду его колоть. И буду плакать – мне жалко белую шерсть, запятнанную красным. Слезы смешиваются с кровью и начинают разъедать игрушку. Моя жалость пропитана не солью – кислотой. Ткань исчезает. Я с трудом сдерживаю визг: вместо ваты в мишку запихнули Ника. И он истекает кровью. Внутренности игрушки оказались чересчур настоящими. Шаги. Из зеркала выпрыгивает Карина. Я радуюсь: она поможет мне вылечить друга. Поможет утешить его. – Как тебе мой подарок? – Накрашенные ярко-красной помадой губы расплываются в улыбке. Кривой улыбке. – Он такой милый, правда? И такой мертвый… – Ему плохо, – хнычу я. Меня тошнит от запаха гнили и железа. – Уже не плохо. Ты его спасла. – Карина не обращает внимания на ранки Ника. – Теперь я спасу тебя. Не волнуйся. Она гладит меня по спине, как недавно я гладила мишку. – Какая же ты красивая! – Утешительница скользит пальцем по зеркалу, обводя мой силуэт. Я напрягаю зрение и немею от ужаса. Девятилетняя девочка по ту сторону стекла поражена змеями. Они выползают из ушей, рта, носа – по очереди, цепочкой громоздких украшений. – Ложись. – Карина целует меня в лоб, и я подчиняюсь. – «Спи, малышка, засыпай», – поет она, улыбаясь шире. – «Спи, родная… умирай». В лопатки впивается ледяной кафель. Тошнит. Я хочу стереть с лица Утешительницы кривой рот, выкорчевать ее заботливый голос. Убийственно заботливый. Во мне живут змеи, и – без сомнения – если Карина расплачется, меня разъест, как мишку. Она дотрагивается до губ, растягивает их, пытается выровнять, а затем начинает лечить меня. Вцепляется в шею, выдавливает змей – ласково, как и все Утешители. Я не сопротивляюсь. – Спи, родная, умирай… Глаза слипаются, но окончательно уйти во тьму мне не дает пощечина. Карина морщится: – За что, Шейра? За что? Внезапно серые точечки возвращаются. Они выстраивают из меня кресло – ободранное, пыльное, с протертой тканью. На мне нет пледа. Нет человека с книгой и чашкой чая. Я – холодный и неуютный мусор. Мусор, не способный утешать. Снова пощечина. Картинка меняется – я больше не кресло. – Ну слава богу! Передо мной на коленях стоит Ник. Мы в огромной белой комнате. Вдали темнеет сервер. От моей головы и индикатора тянутся провода; системный блок пожирает их не хуже спагетти. У меня крадут что-то важное. Что-то, что не должно храниться на жестком диске. Я лежу на ледяном столе. Руки словно попали под швейную машинку – не шевелятся. По-прежнему пахнет железом. Я до крови прокусила губу. По соседству спят Ольви и Альба. Яркие лучи ламп проникают в меня через поры, просвечивают все мои тайны, как легкие на флюорографии. Пыточная, не иначе. – Вставай! – рычит Ник. – Ты жив, – растерянно шепчу я. – Как хорошо. – Ничего хорошего! Они собираются вскрыть нашу память! – Что? – Я приподнимаюсь на локтях. – Где мы? – Рядом с серверным залом. Здесь Семерка роется в мозгах особо опасных преступников. Понимаешь? – Ник отсоединяет от моих висков датчики. – А потом люди впадают в кому. Или выживают из ума. – Но при чем здесь мы? – Думаю, это приказ Семерки. Такер добился своего. Быстрее, Шейра, у нас мало времени! – Ладно. – Я касаюсь ногами пола. Швейная машинка начинает строчить усерднее. Равновесие гнется кривой проволокой. – Что делать? |