Книга Голубиная книга анархиста, страница 123 – Олег Ермаков

— Ага, так вот в чем причина вашего похода? — спросил Владислав Георгиевич, переводя взгляд на Валю.

— О настоящем человеке никто ничего не слышит.

Митрий Алексеевич с улыбкой посмотрел на Всеволода Георгиевича. Тот надул щеки и выдохнул, развел руками.

— А мы только и делаем, что говорим о Хлебникове, музыкантах… Да и рекламу своих торговых точек подпускаем. Нет, эти заповеди выдумал какой-то безбашенный идеалист. Не знавший конкуренции.

— Василий же предупредил, что заповеди не ровная дорожка, а снежные вершины, — напомнил Митрий Алексеевич.

— Ну, — добавил Сева Миноров, подслеповато щурясь, — а христианство разве не таково?.. Мы и бродим внизу, полевые жители.

— Ничтожно познание общеизвестного.

— Да, проторенные тропки легче, — бормотал Сева Миноров.

— Ну, не так и легко уяснить… что-нибудь… ну, типа — блаженны нищие духом, — откликнулся Владислав Георгиевич. — Я так и не понял. Хотя… хотя и догадываюсь. А не объяснишь. Или, там, — да вот хотя бы и подставь щеку. — Он оглядел лица присутствующих, как бы примериваясь к их щекам, потрогал свою, бритую, с синевой. — Легче понять другое: тронут — размажь по стенке.

— Фасечка не такой, — сказала Валя.

— Мысль ловят словами, как зайца силком, а потом про силок забывают. Где бы найти человека, забывшего про слова, и с ним поговорить?

— В эфире сегодня это обсуждалось, — заметил Митрий Алексеевич.

— Но как говорить-то будет этот мудрец? При помощи слов? — сказал Сева Миноров. — Или телепатически?

— И в истинном, и в ложном держись середины круга.

— Золотая середина?.. То бишь посредственность, — откликнулся Владислав Георгиевич.

— Да, но ведь вопрос извечный: в чем истина? — проскрипел Сева Миноров. — Так что этот Шиповник прав, прав, хе-хе.

— Отягощенные изобилием будут взбираться на высоту с тяжкой ношей, — это ли не страдание?

— То есть к тем снежным пикам? — спросил Владислав Георгиевич, кивая куда-то вверх, на окно.

— Вот нам всем и ответ на вопрос, почему мы никак не догоним и не перегоним Америку, — сказал Сева Миноров. — Тут мне вспоминается, как в четырнадцатом году, эдак… в апреле в книжном услышал разговор двух продавщиц о последних известных событиях: мол, и правильно, ничего, надо поделиться, а то уже две машины в семье. Хоть бы и у них: у мужика и у дочки. Хе-хе…

— А ты не спросил, так она отдаст чью машину? Мужика или дочки? — весело поинтересовался Митрий Алексеевич.

— Нет, — проскрипел Сева Миноров, — мне зуб выдрали, заморозка еще не отошла, язык превратился в сардельку.

— А я вот и сбрасываю, — сказал Владислав Георгиевич. — А моя пятая все недоумевает… как пятая колонна. Сегодня попотчую ее этой вот притчей.

Вася потрогал себя за ухо, вздохнул.

— Ну и, кажется, последняя… Она проста и звучит так: Целостность несовершенного.

— Так этот Шиповник, чьи заповеди мы слушаем, произрастал в Индии? — громко и отчетливо спросил Владислав Георгиевич, глядя с пониманием на Севу Минорова.

И Вася вдруг засмеялся и вдохновенно ответил:

— Хых! Хы-хы-хы… От кого ты об этом слышала, спросил Подсолнечник из Южного Предместья. Я слышала от сына Гадателя на Черепашьем Панцире, а Сын Гадателя слышал от внука Повторяющего, а внук Повторяющего слышал от Ясного Взора, а Ясный Взор слышал от Шепчущего на Ухо, а Шепчущий на Ухо слышал от Неотложного Труда, а Неотложный Труд слышал от Поющего, а Поющий слышал от Изначального Эфира, а Изначальный Эфир слышал от Пустоты, а Пустота слышала от… от… — Вася захлебнулся, закашлялся.

— От кого, Фасечка? — с ужасом спросила Валя.

— От Безначального, — сказал Вася. — Ну а вы все — от той Женщины Одинокой, от Шиповника, а дальше и от меня. — Он потупил глаза.

— Нет, это определенно китайское, — сказал Сева Миноров и кашлянул в кулак. — Лао Цзы? Так?

Вася отрицательно мотал головой.

— Я бы не удивился, если бы его звали ПредЗемШара, — заявил Владислав Георгиевич.

— Так ведь их должно быть триста семнадцать, — напомнил Митрий Алексеевич. — И это один из них.

— Кто? — с оторопью спросил Владислав Георгиевич.

— Да, смотрителем какого сада он был? — не отступал Сева Миноров. — Шиповника? — вспомнил он, и вокруг его глаз собрались морщинки. — Хе-хе… Скорее сада лаковых деревьев! Ведь это Чжуанцзы. Я как раз недавно читывал ихнюю древнюю геомифическую книжку «Нити гор и морей»… Меня просто заинтересовали мифические птицы, вот и решили сделать такой цикл по странам. Будут еще птицы майя и ацтеков, ассирийцев и шумеров, индийские, само собой, и наши сирины с гамаюнами… Так что познакомился немного и с ихними мудрецами.

— Если бы ты еще согласился выдумать голоса тех мифических пташек, как дельно предложил наш звукорежиссер, — сказал Владислав Георгиевич. — Такого нигде не услышишь! Просто птичьи голоса были в английской «Птичьей песни»… Была такая радиостанция. Радовала английских зеков, домохозяек, тех, кто мучился от бессонницы. И прогорела! Потому что с утра до полуночи передавали птиц, птиц и птиц, безо всякой рекламы. Где деньги, Зин?.. Я вас умоляю. Не продается вдохновенье, но передачи должны окупаться. Ну или не в большом провале быть… не на самом долговом дне.

— «Радио Хлебникова» вряд ли сможет когда-либо догнать «Европу плюс», — ответил Сева Миноров. — Хоть с мифическими голосами, хоть с трубами архангелов.

Крупное выразительное лицо Владислава Георгиевича скривилось, как будто он проглотил лимон.

— Меня всегда поражал этот поросячий хвостик, — эксцентрично заявил Владислав Георгиевич, вынося вперед руку с собраными в щепоть пальцами. — Плю-у-с! Ну плю-у-с! А? — Он блеснул зубами в быстрой улыбке и поводил вытянутым пальцем туда-сюда. — Плю-у-с!.. Европа и плю-у-с… за плинтусом цивильного мира. Ну, в смысле, эти скифы всякие. И ведь рулят скифы же! — Владислав Георгиевич развел руками и пожал крутыми плечами. — Начинал француз, а теперь сами москвичи держат вожжи.

— Просто честная констатация факта, — заметил Митрий Алексеевич.

— Типа, просветители, — входил в раж Владислав Георгиевич. — Взбитых сливок с сахаром в уши не хотите ли?

— Ну а у нас «Пинк Флойд», — проговорил Сева Миноров, вдруг впервые без обычного добродушного прищура.

— В гомеопатических дозах! — возразил Владислав Георгиевич. — И — настоящее. О чем и речь… Запад? Что Запад… Ну да, Запад. Но — берите там настоящее, а не всякую туфту.

— Хых-хы-хы-хы, — засмеялся Вася. — Вот-вот, все по уши в этой туфте: играх, фильмах, попсне, фенечках всяких-разных, в рубашечках и штанишках, а квакают: мы па! па! па-па! па-трррио-оты! Хых, хы-хы!.. Тьфу, дерьмо, зараза. Разве это не настоящая дурка? И мыльные рожи дирижируют хором лягушек. Хых-хы-хы… Па-па-па-триоты. Тритоны и лягушки в царском болоте, воняющем столетними онучами и тухлыми щами, в которых шныряют щуки и плюхаются гады и утконос с акульими глазками. Па-па… Хых-хы… А по-по-пы молотят во все колокола. Гой-еси! Вставай, Русь православная! Дави всё. Так написано в Библии. Если ты прав, то все можно. Раскольников наоборот. Хых-хы. Хвали, хвали свое болото, обдолбанный соловьями кулик!