Книга Голубиная книга анархиста, страница 75 – Олег Ермаков

Кролик сразу навострил уши, задвигал усами — да и взялся за корку, придерживая передними лапами. Валя улыбнулась. Вася и ей протянул кусок хлеба. И тут она не удержалась и, прячась от Птицелова, повернулась лицом к носу лодки и принялась тоже уплетать. Такого хлеба ей в жизни не доводилось есть.

Лодка шла и шла вниз по течению, пока слева не появилась на взгорке роща, корявая, коричневая, сквозь которую сквозило какое-то жилье.

— Там гнездо! — крикнул Вася.

Но вдруг этот корявый древесный взгорок стал отдаляться. Как в фантастическом фильме. Пространство будто двинулось назад. А потом снова гнездо стало приближаться. Река петляла, и в этом месте талые воды не могли спрямить ее русла, как в других местах.

Наконец лодка ткнулась в берег.

— Причальчик мой утонул пока, — объяснил Птицелов, заглушая мотор.

Они сошли на берег, подтянули повыше лодку. Валя держала кролика. А сверху уже бежал пегий пес с вислыми ушами и маленькой бороденкой. Он не лаял, весело глядел разными глазами — и уже узрел кролика. Его уши сразу приподнялись, глаза загорелись. Но лая так и не раздалось. Пес кинулся прямо к Вале. Она взвизгнула.

— Конкорд! — грозно крикнул Птицелов.

Пес глянул на хозяина.

А Вася принялся смеяться в своей манере.

— Ну, прлоклятье!.. два сапога пара… Бернард да Конкорд! Хых-хы-хы-хы…

Птицелов улыбнулся меланхолично.

— Действительно, — проговорил он. — Некоторые имена подходят друг другу…

Из-под шляпы он посмотрел на Валю. Она перехватила его взгляд, дернула плечами.

— Лодку-то нельзя оставлять, — напомнил Вася.

— А, да, — откликнулся Птицелов. — Это правда, хотя ничего подобного раньше и не случалось… Может, ты останешься здесь, а я отведу гостью?

— Но зачем оставлять на воде лодку? — спросил Вася. — Вальчонка мы нашли.

Птицелов сдвинул шляпу на затылок, открывая широкий лоб в морщинах.

— Но мы еще не восстановили справедливость, которую ты, как я успел заметить, весьма почитаешь, нет?

— Да я лишь следую велениям Прудоновым да Такеровым, — ответил Вася.

— Про Прудона я слыхал, — отозвался Птицелов. — А второй — это кто?

— Биньямин Такер, крутой чувак из Массачусетса, издавал анархистскую газету «Либерти».

— Давно?

— В позапрошлом веке.

Птицелов полез в боковой карман замшевой затертой и замасленной на рукавах куртки, достал мешочек малинового цвета, потом небольшую трубочку. Мешочек был кисетом. Он набил трубку табаком, щелкнул железной большой зажигалкой и присосал огонек ее к чашечке с табаком, пустил клуб душистого дыма.

— Мм, как интересно, а я и не знал… И вообще не думал, что узнаю об этом здесь, на реке.

После затяжек его глаза стали ярче. Это были глаза какой-то странной птицы, серые, с черными точками. А может, и не птицы, а какого-то животного. Волка?

— Так… о чем мы начали беседу?

Вася пожал плечами.

— Плыть или не плыть.

— Ну да!.. Так вот…

Вася отрицательно покачал головой.

— Не плыть, проклятье.

Птицелов посмотрел на Валю и затянулся, пустил клуб.

— В смысле? Ты хочешь оставить все как есть? И того парня безнаказанным?

— Да, — ответил Вася.

— Но почему? — спросил Птицелов.

— Я непротивленец, — сказал Вася.

Птицелов поднял брови.

— Что? Кто?

Вася повторил. Птицелов фыркнул.

— Впервые вижу живого… Но ты же, как я успел понять, анархистского, так сказать, толка парень?

Вася кивнул.

— А разве анархия — это не революция?

— Нет, — сказал Вася. — В моем случае, по крайней мере.

— Короче, — ответил Птицелов, тыча дымящимся чубуком в речную даль, — ты отказываешься преследовать громилу?

Вася кивнул.

— И… отказываешься возвращать свое имущество?

Вася кивнул.

— Но… как же ты… вы будете без лодки?

— Мы пойдем пехом, — сказал беспечно Вася.

— Как любил ходить Сковорода? — вдруг уточнил Птицелов.

— Мамочки, — подумала, а на самом деле проговорила вслух Валя.

Они посмотрели на нее.

— Хыххы-хы! — засмеялся Вася. — На Великой Русской равнине даже утюги поют — вон, славу президенту и всей шайке-лейке, соловьями заливаются, соловьевыми. Подумаешь — перемещение в пространстве сковород.

— Нет, такой был один, — возразил Птицелов.

— Я что-то слышал, — пробормотал Вася.

— Великий хохол, знатный пешеход. Фамилия такая: Сковорода, — объяснил Птицелов.

— Фамилиё-о? — переспросила Валя.

— Ага. Звали его Григорием. У него были флейта и любимая книжка, которую он всегда клал под голову. Он ее звал еврейской невестой.

Валя и Вася глядели на Птицелова с дымящейся трубкой. Кажется, оба понимали, что начинаются какие-то новые километры пути-дороги, какой-то новый поворот в этом беге, похожем то ли на сон, то ли на сказку, то ли на поэму, написанную на технической бумаге…

— Что за книга? — спросил Вася.

— Библия, — ответил Птицелов.

Вася поморщился.

— Это пахнет тюрьмой.

— Что? Библия? — спросил Птицелов.

— Ну да, — откликнулся Вася.

— Хм, почему?

— Не знаю, — сказал Вася. — Просто всегда в тюрьму приносят, там, библию эту, ну, попы, когда приходят… перед казнью… Почему-то такая у меня картинка застряла.

— Это Репин, наверное? «Отказ от причастия»? — предположил Птицелов.

— Ага, — согласился Вася. — На ней клялись цари и расстреливали мирные демонстрации, да и вон и президенты, хоть бы Трумэн — и шкуру спустил с японцев пузырями. А все эти хреновые крестовые походы, сжигание ведьм… дерьмо, зараза, проклятье.

— Фасечка, там вся правда, — проговорила Валя.

— Да ты же ее не читала, — сказал Вася. — Если ты вообще умеешь читать.

— Умею, — ответила Валя.

— Хорошо, идем ко мне, — сказал Птицелов. — А за лодкой приедем.

Они поднялись на холм. К дому вела дубовая аллея.

— Ух ты! — восхищалась Валя, озирая раскидистые морщинистые дубы.

— Когда-то здесь коннозаводчик Кургузов жил, — говорил Птицелов. — Какое же имение без аллеи?

Пройдя среди дубов, они оказались перед старым двухэтажным зданием из темно-красного, почернелого кирпича с окнами, кое-где застекленными, кое-где затянутыми пленкой или вообще забитыми досками, с обрушившимися углами, но с хорошей железной крышей.