Книга Кащеева наука, страница 58 – Юлия Рудышина

Даже дышать легче было.

Осталось еще царевичу помочь, и ежели не нужна будет ему жена крестьянского рода, так ничего — слезы закипели, обожгли глаза, но я понимала, что не пара царскому сыну. Буду с батюшкой и матушкой на мельнице жить, но попервой Василисы Премудрой науку закончу, правда, без Марьи и Кащея кто будет заклинателей мертвых да черных колдунов обучать?..

Василиса придумает, как быть. Она все сможет вернуть, как было прежде. Да и Кащей после того, как помог от водяного избавиться да батюшку освободил, уже не казался мне лихим татем. Даже жалко его было — одинокого, лишенного огня душевного, лишенного сердца, которое болит и любит, чувствовать умеет. Жить камнем-истуканом радости мало, и навий царь понимает это, оттого и девок воровал, чтобы у огня душ их отогреваться, помнить, ради чего он в Нави поставлен.

Задумавшись, я не заметила, что ветер сменился и что речные запахи исчезли. Вместо них серой понесло, костром прогоревшим. Когда я это поняла, испугалась, что пропустила нужный час, но нет — тоскливый волчий вой понесся со стороны дальнего леса, что чернел за полями. И такая печаль, такое жуткое одиночество было в волчьей песне, что казалось мне, ничего горше в мире нет…

И конское ржание было ответом волку. Обернулась я на звук — а посреди поля, залитый неверным лунным светом, на дыбы встал жеребец — сам черный, как уголь, с гривою золотою и глазами алыми. Горят глаза эти в ночи проклятой, угольями светятся, и безумие вижу я в них — не услышит оборотень, как его ни зови…

Забил копытами, поле вспахивая — так весь урожай вытопчет!.. Я гребень достала — и к нему метнулась всполошенно. Он меня не подпускал, ярился, кусаться пытался, пару раз копытом по спине едва не огрел, и как увернулась — не помню. Но вот едва коснулась гребнем волшебным гривы оборотня, он столбом встал каменным, не сдвинешь. Косит на меня огненным глазом, скалится, а зубы-то острые, не как у коней. Скорее — клыки двоедушника, почти волчьи, желтые, страшные.

Я, пытаясь на них не глядеть, запустила гребень в гриву густую и принялась ее с трудом вычесывать, спуталась она, как пакля стала, бока коня под рукой моей ходили, дышал он тяжело — еще бы, набегался по полям небось. Лунные нити я вплетала в гриву и пела Ивану о наших странствиях, о проклятых лесах и болотах, о его любви и обещаниях — хотела оживить память его… Пела о наших встречах под яблонями, что растут в саду чародейской школы, о празднике осенних дедов, когда звал он меня прыгать через костер, о том, как глупа была, отказавшись. Испугалась. За то и наказана теперь.

Пела о камне огненном, который хранил меня от бед, который жжет мне кожу, когда Иван печалится, когда плохо ему. И знаю — если рассыплется камень тот, сердолик дивный, пеплом мертвым, знать, навеки я любимого потеряла.

Но ни проблеска понимания не было во взгляде коня-оборотня, впрочем, меня упреждали, что для того, чтобы снять полностью чары Марьи, нужно будет еще воды живой добыть.

Коня поймать да обуздать — одно дело. К хранителям за водой идти, не зная, вернусь ли, — другое. Но после жутких лесов Приграничья да Нави гибельных болот мне уже ничто не было страшно.

Все казалось лишь очередной ступенькой к вершине, на которой — мне хотелось верить — ждет меня немного счастья.

Уздечку я легко набросила, и конь тут же исчез, словно его и не было. Лишь туман клубился на примятой его копытами траве…

А я, в туманы кутаясь да росой умываясь, пошла назад, к теремам царским. Нужно найти домовика, чтобы отправляться на волшебный остров за водицей чародейской.

* * *

Я спешила ступить на туманный путь, пока Марья не вернулась, о том, как буду с ней справляться, и думать не хотелось. Понимала я, что не осилю навью царицу… Но вдруг посреди тумана, который устилал дорогу мою на волшебный остров, тень появилась — высокая, в короне зубчатой, в длинном плаще да с синими, как горный лед, глазами.

— Признала наставника? — хмыкнула тень.

Она дрожала, сверкала искрами, словно костер разгоревшийся, и я поняла — не сам Кащей явился, морок это.

— Признала, — говорю, а сама вспомнила, как он меня от водяного спас да батюшку выкупил. Неужто должок пришел требовать? Обещался же, что не скоро явится.

— Не бойся, красава, не трону, рано еще, не пришло время платить. Да и придет ли? Не знаю… Против воли ничего не придется свершать, ежели сподмога мне и нужна будет, попрошу по-хорошему.

— Верить ли тебе? — осмелела я, ближе шагнув. — Не знаю… Коли обманешь…

— Я тебя разве ж морочил когда? — горько спросил он, протянув полупрозрачную руку, костлявую, с вздувшимися под тонкой старческой кожей венами, и тут же стала молодеть рука, когда Кащей меня ею коснулся. А мне дышать тяжко стало.

Он тут же убрал ладонь, с досадой прощаясь с юностью.

— А как же ты раньше-то витязем юным становился? Мне тогда плохо не было… — Я с удивлением смотрела на наставника.

— Ты тогда Ивана не любила, силу свою для него не берегла. Тогда у меня была надежда… Но забудь. Было да быльем поросло. Будет еще для меня весенняя невеста, прогонит она старость и оживит мое сердце — так мне на роду написано было. Вот ее и жду. Думал, что она — Василиса Премудрая. Ошибся… И ты оказалась чужой. Быть по сему. Но чую я — должен я помогать тебе. Зачем — про то не ведаю. Ты уж прости, что время твое украл, когда ты у меня гостила, — может, успела бы ты Ивана своего спасти, но что сделано, того не воротишь.

— Ты зачем пришел? — Я зло притопнула по тропе, и туман испуганными змейками из-под ноги метнулся, обнажая черный камень, присыпанный серебряной крошкой. — Про то напомнить, что я могу навсегда Ивана потерять?

— Нет, Аленка, не для того. Не ярись, характерная ты больно… намается твой царевич еще, ой намается с тобой… Науку мою помнишь?

— Какую науку? Немало было уроков от тебя — и мертвых поднимали, и… — Меня пронзило, будто молнией. — Про то, как умертвий упокаивать, напомнить явился?.. Мне ж путь к воде живой — погостом проклятым, там мертвая вода хоронится, где мертвые стражами стоят.

— Именно, Аленка… Именно.

На траву упал мешочек холщовый с сухими травами, толченными в пыль, пахло от него ковыльной степной ночью, лунным светом, лилиями водяными, тьмой и серебром.

— Про то, что Иван твой не побоялся меня спасти и водой напоил, когда Марья цепью приковала, про то вовек не забуду, — скрипуче сказал Кащей. — И коли добудешь живой воды для него, помогу от Марьи избавиться, токма мне для того надобно будет немного силы живой — поделишься?..

— У меня иного пути нет, — тихо ответила я, поднимая мешочек. — И помощь твоя, и твоя наука — как видишь, все сгодилось, все на пользу пошло. Но страшно мне, ведь ты — зло, тьма и морок Нави, вдруг однажды явишься просить то, чего я дать не смогу…

— Погляди сюда, — поманил он меня тонким когтистым пальцем. Морозным инеем сверкнул топаз в серебряном перстне.