Книга Родной берег, страница 41 – Уильям Николсон

– Да. Понял, – кивнул Ларри.

– А потом лагерь… Слышал про такой «Приказ о диверсантах»?

– Слышал. Наши лучшие ребята были расстреляны в плену.

– Ну, меня не застрелили, – рассмеялся Эд. – Только сделали вид, что стреляют. Но разница не так велика, как кажется. Когда немец зачитывает приказ, а потом приставляет тебе пистолет к затылку, все очень даже убедительно.

– Так вот что они с тобой сделали!

– Три раза. Развлекались так.

– Господи!

– Знаешь, как выживают? Перестаешь волноваться и хочешь только одного – умереть. Лучше любой конец, чем ужас без конца.

– Но ты не умер, Эд. Ты вернулся домой.

– Домой? Да. Я вернулся домой, получил награду и должен по идее гордиться. Эти высокомерные полудурки, которые играют в войнушку чужими жизнями, считают, что имеют право награждать меня? Да я с ними теперь в одном поле не сяду. Пусть сами поползают по пляжу Дьепа и отмоют его от крови.

– Это была ужасная, ужасная ошибка, – вздохнул Ларри. – Весь мир – ужасная ошибка. И вся жизнь.

– Но ты остался в живых. – Лучше бы другой исход.

– И у тебя есть жена и ребенок.

Эд резко обернулся будто ужаленный.

– Как ты думаешь, почему я до сих пор жив? Тебе не кажется, что, если бы не Китти, меня тут уже не было?

– Но жить по инерции – этого мало, Эд.

– Не говори мне этого! – Он внезапно перешел на крик. – Я делаю все, что могу! Чего тебе еще от меня надо?

– Ты знаешь не хуже меня.

– Хочешь, чтобы я притворялся? Улыбался, говорил, что счастлив, что наш мир – распрекрасное место?

– Нет, – ответил Ларри, – просто позволь ей быть рядом.

– Ты хочешь, чтобы я и ее уволок в ад, в котором живу?

– Она любит тебя, Эд. Она справится.

– Ты мне это и раньше говорил. – Он обличающим жестом ткнул в Ларри пальцем. – Тогда на сенокосе. Ты сказал, что эту тьму вижу не только я. Потому я к ней и пошел, Ларри. Из-за тебя.

– Ты пошел к ней, потому что любишь ее.

– Да. Да, Бог свидетель, я правда ее люблю.

– Тогда почему избегаешь ее?

– Потому что таков мой долг. – Он снова принялся расхаживать туда и обратно по мозаичному полу прохода. – Ты просишь, чтобы я позволил ей быть рядом. Ты даже представить себе не можешь, как я сам этого хочу. Для меня Китти – последнее чистое существо в отвратительном мире. Она и Пэмми. Они обе – самое ценное и святое, что есть у меня. Иисуса и Деву Марию забирай себе. Единственные боги, которым поклоняюсь я, – это мои жена и ребенок. Я не хочу, чтобы их коснулась грязь этого мира. Но эта грязь – во мне самом. Конечно же я хочу, чтобы она была рядом. Конечно же я хочу обнять ее. Разве я не мужчина?

Ларри начал понимать.

– Китти говорит, ты спишь в отдельной комнате.

– Ради ее блага.

– Ты отвернулся от нее, заставил думать, что не любишь по-настоящему, – и все ради ее блага?

– Черт побери! А что я должен делать? Что ты хочешь услышать, Ларри? Да, я плохой человек! Считай меня больным. Вообрази, что у старины Эда проказа или что-нибудь в этом духе. Китти мое внимание не нужно, я тебя уверяю.

– Но оно ей нужно.

– Думаешь, ей понравится, если я ее изнасилую? – выкрикивает Эд из темноты.

Ларри молчал.

– Да, она моя жена. Муж ведь не может изнасиловать жену? Но что, если он плохой человек? Что, если внутри сидит нечто, заставляющее жаждать боли, давить, уничтожать? Секс – это чудовище, Ларри! Я не хочу, чтобы Китти столкнулась с этим чудовищем. – Он бросился мимо Ларри к алтарю.

– И давно это с тобой?

– Не знаю. Может, таким меня сделала война. А может, я всегда таким был.

– По крайней мере, ты мог бы поговорить об этом с Китти.

– Разве она сможет понять? Ты мужчина, ты знаешь, каково это.

– Да.

– Женщине этого не понять. Для них это часть любви. Я не могу говорить с ней так, как с тобой.

– По-моему, ты должен с ней объясниться.

– Да знаю я, знаю. – В его голосе снова зазвучало отчаяние. – Я каждый день жду случая поговорить с ней. И всякий раз упускаю этот случай. Я боюсь потерять ее, понимаешь? Она все, что у меня есть.

– Думаешь, если она узнает, в чем дело, то разлюбит тебя?

– О да! Без сомненья! Посмотри на меня!

– Я ничего такого не вижу, – рассмеялся Ларри.

– Я тоже. Потому что тут, слава богу, темно. При свете дня я бы ничего этого просто не смог сказать.

Послышались шаги – кто-то шел по мостику к часовне.

– Время вышло, – предупредил Эд.

– Поговори с ней, пожалуйста.

– Как-нибудь образуется.

В часовню вошла Луиза:

– Боже, как темно! Вы здесь, безобразники?

– Тут мы, – отозвался Эд.

– Все уже спать собираются. Вы решили устроить всенощную?

– Нет, мы тоже идем. – Эд направился к дверям.

* * *

Китти, помогавшая Джорджу в библиотеке собирать карты, подняла голову и посмотрела – сперва на Эда, потом на Ларри:

– Хорошо поговорили?

– Ларри устроил мне нагоняй, – признался Эд. – В том смысле, что хватит быть таким нелюдимом.

* * *

Переодевшись в пижаму и умывшись, Ларри уже собрался было спать, когда в дверь постучали.

– Прости. – На пороге стояла Китти в ночной рубашке. – Иначе я просто не засну. – Она вошла, прикрыв за собой дверь. – Рассказывай, прошу тебя.

Она уселась в единственное кресло, пристально глядя на Ларри.

– Так просто не объяснишь, – ответил он.

– А ты постарайся.

И он рассказал ей о ярости, охватившей Эда, и как он искал смерти на пляже Дьепа, и о том, что было в лагере. Китти кивала, изо всех сил стараясь понять.

– Что он сказал про меня?

– Что любит тебя больше всех на свете. – Тогда почему он от меня шарахается?

– Понимаешь, Китти… – Ларри колебался. – Все это еще слишком свежо. Тот ужас, через который он прошел.

Она нетерпеливо мотнула головой:

– Выкладывай, Ларри.

– Дело в том, что он тебя боготворит. На его взгляд, кроме тебя в мире не осталось ничего светлого.

– Боготворит меня? Он сам так сказал?

– Да.

– И поэтому он… поэтому он ко мне не прикасается?

Ларри молчал.