Онлайн книга «Внучка берендеева. Летняя практика»
|
Стоит и хихикает. Голова, из пыли лепленная, страшенна. Лоб огромен. Нос провален, будто в пыли пальцем дырки две проткнули. Глазьев вовсе нет. А губы лупатые, вывернутые. — И кто это в гостейки пожаловал? — спросило диво дивное человеческим голосом. — Давненько уж никто не захаживал… позабыли дедушку, позабросили. И к нам шагнул. А идет — с ноги на ногу переваливается. — Нехорошо… а с чем вы, гостейки, пришли? — Голосок у него звонкий, дитячий, только меня от того дрожь пробирает. — С добром али с худом? — С добром, — отвечаю, — дедушка. Конечно, с добром. — От и хорошо. — Губы евонные в усмешечке растянулись. — А то порой от заглянут в дом гости дорогие, покрутятся, и разумеешь, что никакие это не гости, а как есть воры да разбойники. И пальцем нам погрозил. — Стращать удумал дедушку? — Это он уже к Арею голову безглазую повернул. — От неслух! И рученькой крутанул, будто воздух замешивая. От того Арей покачнулся, но устоял. — Скажи своему ка-ба-леру, — слово сие дед произнес по складам, — чтоб не юродствовал, не забижал старичка… а то ж старичок обидеться способный… и тогда худо будет, худо… На голос евонный завыло что-то в разваленной печи. Заухало, будто выводок сов там сховали. Арей же головой тряхнул, а из уха у него кровяная жилочка выползла. — Да и проходьте, — дед рукой махнул, и в пыли дороженька пролегла, — что ж вы, гостейки, в пороге стали, будто не родные? Садитеся… чаи распивать станем, говорить за жизнь… вы-то небось издалече приехали, повидали всякого… Голос его переменился. Теперь он бежал, что водица по каменьям, журчал ручейком, и от этого журчания в ушах моих звон вызванивался. Я и сама не поняла, как шаг сделала… Сделала бы. Арей удержал. — Стой. Он тебя заговорить пытается. — Кровь он вытер. — Не стоит, Страшенник… Страшенник? Имя-то какое… а и вправду, ему подходит. Страшен старик. И… похож на хозяина своего прежнего… вот же, и вправду я читала, что когда хаты кидают, Хозяина в новое место не прибираючи, то с годами копится в нем обида, а обида уже пользительную нечисть в жуть жуткую переиначивает. В Страшенника. Силен он силой прежней, Хозяина места. Только пользует ее не во благо. — Умный, да? — Страшенник в ладоши захлопал. — А ну-ка, молодшенькие мои, выходите… поглядите, кто к нам пожаловал! Люди-людишечки… магики сладкие, славные… Ох, что началось! Полезли из всех щелей твари, да такие… одни на мышей похожие, только толстых да с головами человечьими, другие — вовсе люди, но один кривой, другой хромой, за третьим лысый хвост волокется… от страху я не завизжала не иначе как чудом. На ладонях Ареевых шары огненные вспыхнули. И, не глядючи, кинул он их в пылюку. Зашипело пламя. Пригнулось, задыхаясь. Смрадно стало — не продыхнуть. А нежити мелкой только больше становится. Вот по потолку ползут тараканы огроменные, сцепляются один с другим, превращаясь в змеюку… Не кричать надобно, а воевать, раз уж пришла… И огонь мой старик поймал на ладонь, а другою прихлопнул. — Что, девонька, не выходит? И язык вывалил длиннющий, кривой. — Ничего, скоро я до тебя доберуся… вот тогда и поговорим, за какой надобностею… — И себя за срам висючий цапнул. От тут-то страх у меня и отступил. И злость взяла — силов нет рассказать какая! Будут всякие дедки тут девке честное грозиться непотребством! — Зослава, нам с ними… Грукают сковородки. Пляшут ложки заржавелые, грозя в нас полететь. Пусть летят, щит и стрелы останавливал, глядишь, и с ложками сдюжит. А я… как там Люциана Береславовна сказывала? Думать надобно! Огонь его не берет? А что я, окромя огня да щита, умею? Правильно… те заклятия, которые наставница показывала по просьбе моей. — Грязно тут у вас, дедушка, — молвила я и кинула в пылюку заклятие махонькое, безвредное по сути своей, зато пользительное — жуть. Плюхнулось оно в пыльный ковер. Развернулось… Ох и заверещал Страшенник! — Очень грязно… — А я и второе добавила, поелику пыли было столько, что ни одно заклятие с нею не справится, чтоб так, с ходу. — В такой пыли жить здоровью вредно… и посуда немытая… Кинула еще одно в ложки, только полыхнуло, и разом засияли они, будто новенькие. Копоть со сковородок да котелков облезла змеиною шкурой… И задрожала нежить. Отползла. А то, когда баба убираться желает, то и не всяк мужик ей под руку сунется, что уж про нежить говорить. Ох и разошлась я… спасибо Люциане Береславовне за науку. Хотя ж прежде она мне не больно-то давалась, теперь вот, видать, от злости, с полувзгляду все выходило. Пальчиками щелкнешь — и ложки строем станут. Мизинчиком поведешь — сами на полку скакнут, лягут от большее до меньшее… рученькой махнешь — и оконцы посветлеют, паутина скатается шарами, которые ко двери пойдут. Страшенник только крутится. Воет. Да на меня своих молодших уродцев гонить. Да только я что? Хлопнула в ладоши, и выползла из-за печи, прутья роняючи, старая метла. Крутанулась, сор подгребая, и пошла плясать, что твоя барыня. — Ну, Зослава… — Арей только головой покачал. А что? Бабе хозяйственною быть от рождения покладено. И верно сказывала бабка, что всякие беды — они от грязи. Страшенник заскуголил. [10] И воинство его преуродливое рассыпалось, только брызнули, от метлы спасаясь, тараканы да разбежались мыши, уже обыкновенные, с головами мышиными, только худющие. Оно и правда, откудова им жиру нагулять, коль погреба пусты? Страшенник на меня двинулся, руки кривые выставивши: — Не попущу… беспорядку! И воет так, что ажно уши заложило. — Вот и верно, — отвечаю ему, — дедушка. Беспорядку мы не попустим… ваша правда. И напоследок еще одно заклинаньице сотворила, которому меня Люциана Береславовна научила, хотя ж сего заклинания в учебное программе не было. А зазря. Страстей всяких навроде нежити и супротив ее заклинаний было множество, а вот чтобы приличное… Рассыпалось то заклятье мелкой искрой. Впилось в пол. |