Онлайн книга «Внучка берендеева. Летняя практика»
|
Сказывать Еське? Если уж попросила волосья добыть, то… надобно уж говорить, а то с полуслова толку не будеть. — Есть книга одна… туточки есть… была. — От что у меня за язык такой, вроде и знаю, чего сказать, а все одно заплетается, что коса в кривых руках. — У Арея ныне. Слово Божинино. Старое. Там обряд один… и сказано, что… темные чары развеет, проклятье, коль есть, любое снимет… и от воли освободит. — От воли освободит, — эхом повторил Еська. И призадумался. Так мы и сидели. Он задуменный. Я. И Щучка, которая с пчелы одное глаз не сводила. Пчела та вилась над Щучкиною головой, то ближе подлетая, и тогда Щучка голову в самые плечи вжимала, то отступая. — Зослава, ты знаешь, что подобные заклятия на крови вершатся… и дело это… нехорошее? Я кивнула. — И запрещенное. И это ведаю. Не глупая. — И что… если уж рисковать, то со всеми… здесь ведь не только мы с братьями. — Еська вытащил из-под задницы сверток, красною печатью запечатанный. И хоть задница Еськина была тоща, но сверток примяла изрядно. И сургуч покрошила. — И я свой волос дам… Он выдернул из головы да мне протянул. — И она… Щучка и ойкнуть не успела, как Еська протянул мне еще одну рыжую волосину… — И ты… с Ареем своим сама разберешься? Я кивнула. Разберуся. Справедливо. Ежель чаровать, то на всех. Волос выдернула, хотя ж и жаль было страшне. Оно-то верно, одна волосинка косу не сделает, да все ж… тут одна, там другая, этак и не заметишь, как лысою да страшною станешь. — Тогда… ты, дорогая моя супруга, помощь окажешь? — Еська обратился к Щучке, которая от этих словей запунцовела. — Потом раскинем, кто с кого… когда с остальными познакомлю. — Может… не стоит? — Она съежилась и себя обняла. — Тут домов хватает… я как-нибудь так… тихонько посижу… — Молча полежу, а там и схоронят, — обрезал Еська. — Нет уж, красавица моя навязанная. Всю жизнь в кустах не просидишь. Это раз. А второе… тут, мнится, скоро станет жарко… и так жарко, что лучше держать тебя под боком. Да и не бойся… обидеть не дам. Я ему поверила. А от Щучка — не очень. Игорь Войтютович Жучень пребывал в немалом расстройстве, и причиной тому была не слабость, ставшая уже привычною, не печеночные рези, против которых не помогали ни настои, ни амулеты лекарские. И даже не тяжелый, с кровью, кашель, напавший в последние дни. Нет, Игорь Войтютович распрекрасно понимал, что скоро умрет. И что смерть эта будет немалым облегчением. Может, он бы и не сопротивлялся вовсе, к чему — жизнь его была славна, — да только слишком многим смерть его открывала пути-дороженьки. — Эй вы, что смолкли? — Игорь Войтютович швырнул в дударей серебряной звонкой мелочью. И они, испуганные, притихшие было — а как не притихнуть, когда боярина славного наизнанку вывернуло, да не кабаном съеденным, но кровавыми черными сгустками, — загудели вразнобой. Вот так-то лучше. И хуже. Ноги почти отказали. Перед глазами мошки скачут… веселятся… и смешно, до кровавого смеху смешно… — Ты себя не бережешь. — Тихий голос супруги разогнал проклятую мошкару. — Отдохни, присядь. И рученькой махнула. Исчезли дудари. А с ними и гусляр, который играл хоть и невпопад, зато громко, сбежали плясовые, не желая переходить дорогу барыне. — Смерть мою сторожишь? — Игорь Войтютович принял чашу, женой поднесенную. — Со мной разделишь? — Смерть или вино? — улыбнулась она. Хорошо улыбнулась. Было время, когда за-ради улыбки этой он готов был луну с неба достать и звезд пригоршню. И мнилось, что не он один ошалел от любви. Кому сказать… Смех. — Вино. — Он пригубил. Красное. Фризское. Терпкое и тягучее. — Ты же знаешь, я не пью, — она произнесла это с легким упреком. Стыдился бы ты, Игорь, что себя, нынешнего, что… Стыд — не дым, глаза не выест. И собственные слезятся. Вновь скачут мошки, да так хитро вихрятся-кружатся, этак и закружат, как ветер степной. И слышны уже не гусли-самогуды, но заунывное гудение бубна азарского, ветер оный спеленавшего. Почему он, дуралей, не остался в той степи? — Прости. — Жена садится рядом, гладит волосы грязные. И спокойно становится от прикосновения этих холодных пальцев. — Все должно было быть иначе… Ну да, должно было… Он бы, дурак несчастный, сгинул на границе… она бы стала честною вдовой… такую судьбу обоим рядили, да только не сложилось. И странно даже, что не нанял Хатын лихого человека, который бы избавился от этакого зятька… Или нужен был? Пока она там, в тереме, хвостом крутила… при живом-то муже многое на этого самого мужа повесить можно, что одного ублюдка, что десяток… — Какой же ты упрямый, — вздохнула жена и чашу забрала. — Прилег бы, отдохнул. Игорь и сам был бы рад. Притомился. От злости своей… как он летел, ног не чуя, спешил к ней едино… обнять, приголубить… сказать, что теперь, когда старый Хатын помер, заживут вдвоем, в любви и согласии… в богатстве… пусть и худого рода Игорь Войтютович, да сабля его кормила… шел за ним обоз, полный шелков и пряностей, перца красного, перца белого и еще — розового, который дороже камней иных. И камни вез. И украшения. И готов был свой терем поставить, чтоб не хуже старого… летел, дурак, едва крылья не пообломал… а встретили сплетнями злыми да разговорами… не поверил. Пока не увидел ее, не поверил. А как… — Зачем ты вернулся? — Она была холодна, что ночь в степи. — За тобой… пойдем домой. — Я уже дома. — А я? — А ты… тебя наградят за службу. Сказала, как в душу плюнула. Но все одно… не отказался ведь. И после уже принял ее, ослабевшую, постаревшую разом… …что собака побитая. Принял. И простил ведь. Понадеялся даже, что уж теперь-то прошлое прошло, а будущее — для них двоих… и мальчонку он как родного растил. — Ты тут? — спросил он. — Тут, — отозвалась жена. — Куда я от тебя денусь… Клятвой соединенные, связанные крепко, и эту связь не разорвать так просто… — Ты должен понять, что я не за себя боюсь. — Она, еще бледная после долгое болезни, была столь трогательно хрупкой, что при взгляде одном сердце замирало. — Однажды я обманулась и во второй раз не хочу… слишком больно это. |