Онлайн книга «Пока тебя не было»
|
– Что случилось? Ифа встает, подходит к матери, берет ее за руки и ведет к стулу. – С кем ты говорила? – С Марией, – шепчет Гретта. Мария. Подруга, родственница, соседка, Матерь Божья? – Женой Дермота, – продолжает шептать Гретта. Ифа, по-прежнему ничего не понимая, отзывается: – А. Гретта закрывает лицо руками. – Принеси мне таблетки, Ифа, будь добра. С головой совсем беда. Ифа отправляется к материнской аптечке, хранящейся в кухонном шкафчике. Там штук двадцать пять пузырьков, все разного размера. Ифа выбирает два наудачу, смотрит на этикетки, ставит обратно, берет еще два. – Господи, мам, от чего это все? – Неважно. Просто дай… розовые. – Правда, что за лекарства? Не надо бы тебе столько принимать. Кто их выписал? – Ифа. – Гретта держится за голову. – Просто дай мне таблетки. Ифа вынимает из шкафчика все пузырьки и ставит их рядком. – Врач знает, что у тебя их столько? Мам, у тебя тут валиума хватит лошадь свалить, и не надо бы тебе… – Моника говорит… – Ах, Моника говорит. – Ифа со стуком опускает пузырек чего-то, начинающегося с «п» на столешницу. – Монике самой пошло бы на пользу немножко валиума, – бормочет она. – Мы бы передохнули. Гретта бредет по кухне, хватает пузырек, вытряхивает две таблетки на ладонь и проглатывает, не запивая. Поворачивается к Ифе. – Его, – говорит она, – видели. Ифа поворачивается от пузырьков к матери. – Кого видели? – Отца твоего. Ифа изучающе смотрит на мать. Вид у Гретты странный, глаза безумные, кожа белая, как пергамент. – Кто его видел? – устало спрашивает Ифа, думая про себя: пожалуйста, не говори только ничего вроде «маленький народец» или «духи». Мать иногда начинает болтать суеверную чушь, и вернуть ее к реальности бывает непросто. Гретта вздыхает. – Я ведь только что сказала. Дермот и Мария. Ифа готова рявкнуть: кто, черт возьми, такие Дермот и Мария, но одергивает себя. – Где? Гретта бросает на нее негодующий взгляд, словно Ифа нынче особенно глупа. – На Раундстоунской дороге. – Что за Раундстоунская дорога? – Что за Раундстоунская… ты что, не в своем уме? – Нет! – срывается Ифа. С нее хватит. – Я очень даже в уме! Прекрати сыпать идиотскими загадками и скажи, что случилось? – Раундстоун, – кричит в ответ Гретта, – это в Коннемаре [13], ты бы об этом знала, если бы слушала, что я говорю, если бы вела себя как член семьи, а не убегала и… – И что? – спрашивает Ифа. – Что ты хотела сказать? – А, – машет рукой Гретта. Потом открывает дверь во двор и исчезает за ней. Ифа стоит посреди кухни зажмурившись и сжав кулаки. Она ощущает, как хочет увидеть Гейба, постоять рядом с ним. Почти все бы отдала, думает она, чтобы можно было именно сейчас положить руку ему на плечо, чтобы он был с ней тут, в этой кухне и на его лице не было бы осуждения. Мгновение спустя она выходит за дверь, спускается с крыльца и подходит к матери. Гретта всхлипывает, уткнувшись в платок возле засохшего золотого дождя. Приближаясь, Ифа понимает, что их злость друг на друга унесло, как тучи, закрывавшие вид. Она обнимает мать и говорит: – Рассказывай. Ифа еще раз звонит в дверь Майкла Фрэнсиса, потом берется за дверной молоток. Еще нет восьми часов. Она шла пешком с Гиллертон-роуд всю дорогу до Стоук-Ньюингтона. Видела почтальонов, мусорные машины, фургоны молочников. Видела пустые автобусы, ползущие по пустым дорогам. Видела, как солнце вплеталось в светлеющее небо, как озарялись улицы. Не такой уж и антиобщественный час, чтобы зайти в гости. И потом, разве те, у кого есть дети, не встают рано? Прежде чем она успевает опустить молоток со львиной мордой, дверь распахивается, и появляется Моника, придерживая у горла ворот халата. Ифа так изумляется, что едва не делает шаг назад, чтобы взглянуть на дом. Она уверена, она совершенно уверена, что пришла к брату. Но, возможно, и нет. Может быть, Моника сюда переехала, а ей никто не сказал. – Это ты, – говорит Ифа вместо этого. – Да, я. – Ты что тут делаешь? – Я могла бы задать тебе тот же вопрос, – вздыхает Моника. – Ты знаешь, который час? – Скоро восемь. Моника высовывает руку из рукава халата. – Семь, – говорит она. – Без четверти семь. – Ой. Ифа смотрит на свои часы, которые совершенно точно показывают восемь. – Может быть, я их… неправильно поставила. Моника разворачивается – она босиком – и скрывается в доме Майкла Фрэнсиса. Секунду спустя Ифа идет следом. Моника в кухне, со звоном накрывает чайник кры-шкой. – Где мама? – не оборачиваясь, говорит она. Ифа проскальзывает за стол брата, сдвигая в сторону биту для крикета, кошачий ошейник, комикс и кукольную чашку. – Спит, – отвечает Ифа, тем же отрывистым тоном, что и сестра. В эту игру могут играть двое, думает она. И еще: ты передо мной, черт возьми, должна извиниться, и вообще-то не один раз, и я не собираюсь позволить тебе об этом забыть. В раздражении она хватает маленький непонятный кусочек оранжевой пластмассы и принимается крутить его в пальцах. Майкл Фрэнсис вваливается в кухню в футболке и трусах. – Господи, – говорит он, зевая в сторону Ифы, – это ты в дверь звонила? Ифа кивает. – Прости. – Сколько сейчас, по-твоему, времени? – У меня часы не то показывали. Моника снимает чайник с конфорки. – Она их неправильно выставила, – говорит она. В голосе сестры Ифа слышит сразу все, полную историю своего воспитания: Ифа тупица, Ифа идиотка, Ифа, девочка, путающая право и лево, не умеет ни читать, ни писать, не может пользоваться одновременно ножом и вилкой, не в состоянии сама завязать шнурки. – Я ошиблась! – выкрикивает она, сжимая оранжевую пластмассу (она думает, что это, наверное, часть какой-то большой игрушки, или машинки). – Я только что прилетела из-за океана! Неправильно выставила время. И все. Это не значит, что я идиотка. Я извинилась. Чего вы еще от меня хотите? |