Книга Вещные истины, страница 35 – Рута Шейл

* * *

– Все ваши истории заканчиваются одинаково.

– Да? – говорит он странно дрожащим голосом. – И как же?

– Смертью.

– Любая жизнь заканчивается смертью.

Машина замирает на обочине. Это то самое место, где в прошлый раз я заметила костер. Сейчас руины кирхи едва виднеются в темноте за деревьями.

Бесков выходит и останавливается перед капотом. В ярком свете фар видно, как он достает из кармана брюк мятую пачку и зажигалку. Прикурив, делает несколько нервных затяжек, ходит туда-сюда вдоль дороги. Быстро возвращается и дымит теперь в открытую дверь, повернувшись ко мне спиной.

Набравшись смелости, я кладу руку ему на плечо, и он ее не сбрасывает.

– Я вас обидела?

Меня мучительно тянет коснуться его виска в том месте, где сбриты волосы, я даже чувствую, как покалывало бы пальцы. Но не делаю этого.

– Теперь, когда… – Не договорив, он сухо откашливается, что выглядит попыткой вернуть себе самообладание. – Теперь, когда ты живешь в моем доме и знаешь обо мне все, можно перейти на «ты».

– Знаю все?..

Вместо ответа Бесков бросает сигарету на асфальт, расстегивает пуговицы на манжетах рубашки и до плеч закатывает рукава.

От запястий до локтей его руки покрыты татуировками. Я поднимаю взгляд выше и не могу сдержать вскрик. Там, куда перевернутые кресты, пентаграммы и готические буквы, образующие слово «Blasphemy», еще не добрались, кожа бугрится от шрамов. Поверх застарелых, глубоких рубцов видны более тонкие и светлые.

Повинуясь внезапному порыву, я тянусь через плечо Бескова и соединяю наши пальцы, словно если этого не сделать, он исчезнет. Или я исчезну. Или исчезнем мы оба.

Это следы от плети.

– Так значит, вы… Ты… – шепчу я, не решаясь озвучить догадку. Прозвучав, она разобьет мою реальность на тысячу несоединимых осколков.

– Максимилиан Бесков, одиннадцатый номер. Эльф.

Поправив рукава, он коротко, по-военному салютует и заводит двигатель. Машина плавно трогается. Меня накрывает головокружением, кислый ком тошноты мгновенно оказывается у самого горла. Я закрываю глаза, но не ощущаю опоры, хоть и сижу, вцепившись в сиденье.

– Сколько же тебе лет? – невнятно цежу я сквозь стиснутые зубы. – Ты должен быть мертв!

– Мне двадцать два. И я жив. Думаешь, я болтал, когда говорил о формулах рейсте?

Еще немного, и дорогущий салон повстречается с содержимым моего желудка. Я чувствую, как мы куда-то сворачиваем. Дорога становится хуже. Лощеному «немцу» это явно не по нраву. Если бы в тех вазочках действительно стояли цветы, сейчас мы были бы закиданы ими, как покойники перед погребением.

– Тебе двадцать два, ты жив и ты фашист.

Вот теперь точно все.

– Останови.

Я дергаю ручку и открываю дверь раньше, чем он успевает затормозить. Наконец мы съезжаем к какому-то забору, и я вываливаюсь из машины. Остро пахнет ночью, болотом и влажной травой. Встав на колени, я зарываю пальцы в придорожную пыль и дышу, хватаю воздух губами с той же жадностью, с какой мучимый жаждой припадает к прохладному лесному роднику.

– Я пристрелила бы вас, не раздумывая, – говорю я стоящему передо мной Бескову, – если бы у меня было, чем.

– Мы же договорились на «ты».

Глядя снизу вверх, я вижу, как он идет к машине, поднимает крышку багажника и что-то ищет. Через мгновение на землю передо мной ложится короткоствольный пистолет. Будто уменьшенная копия настоящего.

Я машинально протягиваю руку, но отдергиваю ее, едва поняв, что именно собираюсь подобрать.

– А раз на «ты», – говорю я, поднимаясь на ноги и отряхивая колени. – То катись ты к дьяволу!

Прибавив к этому несколько слов, услышанных от Террановы, я бросаюсь бежать, не слишком понимая, куда, но вскоре выдыхаюсь и перехожу на быстрый шаг. Меня опережает собственная тень. Свет фар неотступно бьет в спину.

– Ты заблудишься, – невозмутимо произносит Бесков. «Цеппелин» крадется за мной подобно ладье Харона, собирающей души умерших на улицах города-призрака. – Уже заблудилась. Сядь в машину.

– Я не идиотка!

– Сядь, пожалуйста, и позволь мне все объяснить.

– На Страшном Суде объяснишь…

После этих слов «Цеппелин», будто обидевшись, обгоняет меня, набирает скорость и с визгом сворачивает на одну из боковых улочек.

Я остаюсь одна. В темноте, не считая звезд над головой, и тишине, не считая шума воды под крышкой канализационного люка. Единственный фонарь освещает пустую автобусную остановку. Заметив ее, я немного приободряюсь. По такому ориентиру любой таксист сможет легко меня найти. Я просто скажу ему название остановки и… и что?

Я замедляю шаг.

Чуть впереди виднеется выложенная плитами дорожка к обелиску, увенчанному пятиконечной звездой. Небольшой мемориал зажат между коробками трехэтажек. В окне одной из них загорается свет. Вид этого одинокого окошка навевает щемящую тоску. Я хочу домой… Не в мансарду под крышей и не в потусторонние коридоры Кройц-штрассе. Домой!

Нужно вызвать такси.

Я лезу в карман за телефоном, но быстро передумываю. Из подъезда вываливается компания местной пьяни и, переговариваясь между собой на непереводимом диалекте обитателей городского дна, движется в мою сторону.

– Обахуяссе!

Одного этого достаточно, чтобы мои ноги стали ватными.

Дело даже не в смысле (его нет), а в том, как именно это сказано – слово пережевано и отправлено в мою сторону смачным плевком. Нужно что-то ответить. Что-то нейтральное. Все равно не отвяжутся… Если я побегу, меня догонят. А потом?.. Их четверо… в этот самый момент я замечаю лестницу. Она скрыта железной решеткой с раздвинутыми прутьями и уходит ниже первого этажа. И вдруг мне кажется, что все случится именно там. Среди пустых пивных бутылок, строительного мусора и использованных презервативов. Там.

Тот, что хамил, подходит так близко, что я чувствую исходящую от него вонь и отчетливо вижу лицо печальной обезьяны с заплывшим глазом и шрамом, будто ему сняли, а затем пришили обратно половину черепной коробки.

– Че, нравлюсь? – Я почти чувствую, как эта фраза чем-то скользким стекает по моей щеке.

После каждого слова он облизывает губы отвратительно подвижным языком.

Мне заткнут рот подобранной на полу тряпкой или обрывком бумаги, врежут, чтобы не дергалась, и пока я буду корчиться от боли на заботливо подстеленной куртке, двое станут держать меня за руки, а остальные…

Я слышу шум мотора и кидаюсь к дороге, чтобы привлечь внимание водителя или погибнуть под колесами, но кошмар не желает прерываться. Машина на полном ходу пролетает мимо. Меня хватают за запястье и волочат к решетке. Я изо всех сил пытаюсь высвободить руку. А когда это почти удается, получаю затрещину.