Онлайн книга «Вещные истины»
|
Снова обретя урну, он несколько успокаивается. – Мой телефон остался в доме. «Отчим», – вспоминаю я. – Мы искали тебя там. Я и Бесков. И видели… Лицо Германа искажает судорога. – Не надо. – Конечно, не надо. Ты убил человека и не хочешь это обсуждать. Вполне понятное желание. – Я возвращаюсь к шкафу и шарю взглядом по комнате в поисках укрытия, но не нахожу ничего подходящего. – Отвернись! Герман послушно закрывает глаза. Я начинаю торопливо переодеваться в надежде на то, что он – джентльмен. Глупые фразы призваны скрыть смущение. – Я нашла дом на Кройц-штрассе. Ты должен быть там. Немного шумно, зато бесплатное питание и смена белья. И гарантированная защита от шеффенов – а вместе с ними и от разносчиков пиццы, спама по интернету, телефонных мошенников и прочих благ цивилизации, кроме горячей воды из крана в виде… – Нет никаких шеффенов. – …Химеры, извергающей содержимое своего… – Есения, ты меня слышишь? Шеффенов не существует! Очередной стук заставляет нас слаженно умолкнуть. – Ты там с Шопенгауэром, что ли, общаешься? – в голосе Амины явственно звучит угроза. – Нет, с Петром Леонидовичем Филином! – рявкаю я и хватаюсь за мобильный. Пока мои пальцы скользят по экрану, с той стороны двери доносятся раздраженное «что еще за Филин?» и растерянное Настино «сосед, полгода назад паленой водкой насмерть отравился». Продолжения я не слышу, потому что на полную громкость врубаю тяжелый рок. – Терранова, у тебя на нервной почве крыша поехала, – яростно шепчу я ему на ухо. – Что значит, нет шеффенов? Может, убийств тоже не было? – Я все объясню. Но не здесь. Нам лучше уйти. Он долго смотрит мне в глаза. Он на самом деле верит в то, что говорит. – Ты ненормальный. – Ты пойдешь со мной? – Этот чертов дом на Кройц-штрассе действительно безопасное место. – Пойдешь со мной? – Хозяин, конечно, со странностями, но при желании с ним можно не встречаться. – Пойдешь? Я должна его выслушать. К тому же, соблазн улизнуть от ассасинов Бескова слишком велик. Герман растягивает губы в улыбке раньше, чем я успеваю что-то сказать. – Тогда открой окна. Шире. И щель под дверью заткни чем-нибудь вроде… – Я сдергиваю с кровати одеяло. Герман кивает: – Да, годится. Музыка заглушает шипение баллончика с краской. Я слышу его дважды – когда Герман рисует третий рейсте на стене моей комнаты, и после, когда закрашивает точно такой же на дощатой двери покосившегося сарая под бледным небом незнакомого городка. * * * Мы по очереди спрыгиваем на дно оврага, в который почти сползла ветхая постройка, и шагаем по жухлой траве мимо ржавой вышки водонапорной башни, груд битого кирпича, одинокого катера, навсегда приставшего к суше полусгнившими бортами, переполненных мусорных баков. Снова выбираемся наверх и молча идем безлюдными улочками, не глядя по сторонам. Сквозь перистые облака рассеянно пробивается солнечный свет. Ветер гонит с запада влажность и запах йода. Я догадываюсь, что мы в одном из рыбацких поселков Куршской косы – и почти уверена в том, зачем. На дикий пляж ведет грубо сколоченная деревянная лестница с широкими прочными ступенями. Мы спускаемся к узкой полоске песка. Герман что-то говорит, я отвечаю, что ничего не слышу. Мой собственный голос утопает в грохоте волн. Вода цвета бутылочного стекла снова и снова яростно штурмует пустынный берег. Я сажусь на песок возле кромки прибоя, подтягиваю колени к груди и кладу подбородок на скрещенные руки. Герман снимает кроссовки и, прижав к себе урну, медленно заходит в воду. Здесь словно стерли все лишние краски, отключили ненужные звуки. Плеск, нарастающий рокот волны, перекатывание песка, мягкое шипение прибоя. Синь, насколько хватает глаз – до самого горизонта, где в дрожащей дымке водная гладь сливается с небесной, будто бы там и есть край земли, будто бы за этой недостижимой тонкой чертой скрываются боги, в которых мы не верим, и страны, в которые нам никогда не попасть. Словно совершая жертвоприношение, промокший с головы до ног, Герман протягивает руки к горизонту и медленно опрокидывает урну. Серый прах струйкой ссыпается в воду, сизое облачко золы сдувает ветер. Герман возвращается с низко опущенной головой. Садится рядом и отряхивает с босых ступней влажный песок. – Это был Марк, – говорит он сдавленно. – Я вытащил деньги на кремацию из кармана отчима. – И прячет лицо в ладонях. Я тянусь к нему, обхватываю обеими руками, прижимаю его к себе – холодного, дрожащего, убийцу, могильщика. От мысли, что его может не стать, у меня обрывается сердце. – Найди мне смысл, – просит он, а у самого глаза пустые. Взгляд блуждает, ни за что не цепляясь. Герман ощупывает мое лицо, будто слепой. Проводит по моим губам ледяными пальцами, перебирает пряди волос. – Найди мне смысл, – повторяет он с глухим упрямством, – иначе я здесь не останусь. Это не поцелуй, это попытка сорвавшегося в пропасть удержаться за последний уступ. Соленая горечь, хруст песка на зубах, головокружение невесомости. Нас двое, и я никуда тебя не отпущу. Я здесь, видишь? И буду держать тебя до тех пор, пока ты не научишься держаться сам, и не отпустишь мою руку. – Спасибо, – выдыхает он с закрытыми глазами. – И тебе, – говорю я, стирая слезы с его ресниц. Мы долго сидим, вцепившись друг в друга, и смотрим на море, словно где-то там затонул наш корабль, в щепки разбилась спасательная шлюпка; не выжил никто, только мы вдвоем чудом выбрались на эту полоску суши. Неизвестно, сулит ли она спасение или смерть от лап диких зверей, но сейчас так отчаянно хочется верить в то, что самое страшное позади… Герман поднимается первым и протягивает мне ладонь. – Добро пожаловать на борт «Титаника». Вас ждет путешествие по высшему классу. Он кладет руку мне на плечо, я обнимаю его за талию (обнимать Германа Терранову отнюдь не самая естественная в мире вещь) и мы возвращаемся к лестнице, оставляя за собой цепочку следов. По безлюдному пляжу со звонким лаем носятся три бродячих собаки. * * * – Один и тот же? Ты уверен? Герман кивает и тащит с тарелки очередной кусок размороженной пиццы. Я растерянно перевожу взгляд с газовой колонки на замазанное белой краской стекло под самым потолком – чем руководствовались строители дома, когда решали, что между ванной и кухней должно быть окно? – и снова на колонку, круглый бок которой украшает полустертая переводная картинка с дрейфующим во льдах пароходом. – А они не могут, ну… Ошибаться? Причиной заминки становится последний треугольник теста с колбасой и маслинами. Я великодушно предлагаю его Герману. Герман столь же великодушно отказывается. |