Книга Искажение, страница 76 – Вадим Панов

– Сильным.

Несколько секунд художник обдумывал ответ, а затем кивнул:

– Да, он такой.

– Такой, – подтвердила Марси. – Твой город очень сильный.

И она не лгала.

Севастополь встретил девушку солнцем, но в прищуре старых домов прятались тени. Севастополь казался по-южному сонным, расслабленным, но каждый его камень знал кровь, много раз отразился в алых каплях, впитал её, горячую, спрятал под пылью минувших дней и запомнил навсегда. Каждый камень знал подвиг, но не кричал о том хвастливо, потому что подвиг – это кровь, а кровь делает молчаливым. Каждый камень отразился в небе моря, и море отступило, признав Севастополь твердью.

Поэтому Марси видела его сильным.

И даже трипалы, низшие грешники, захватившие крепость после смерти предыдущего принципала, не смогли унизить город и превратить в грязное место. Трипалы ушли, оставив после себя лишь резкую вонь, брезгливо рассеянную развеселившимся ветром. Трипалы ушли, но демоны, их пославшие, не собирались мириться с поражением, и Марси знала, что они обязательно вернутся.

«И один из них поблизости, – неожиданно подумала девушка, ощутив ауру высшего Первородного. – Где-то совсем рядом…»

Рыжий кот зевнул и повернул толстую башку в сторону Тридцатой батареи.

* * *

«Проклятый Виссарион! Обманул! Специально подстроил! Задурил голову!»

Умом Фокалор понимал, что ругается напрасно: Обуза сдержал слово и отдал ему подлинную Тетрадь, но ругаться не прекращал, потому что кого-то нужно было назначить виноватым за неудачу.

За то, что ничего не получалось.

В Севастопольской тетради Кородоб отобразил весь подземный мир старой русской крепости, скрупулёзно указав входы и выходы, основные помещения и даже даты постройки. Некоторые участки открывались легко, попасть в них можно было через поверхность, проходы в другие скрывались в подвалах военных объектов и жилых домов; но та подземная зона, на которую нацелился Фокалор, в которой, он это знал, Древние прятали главную тайну, – оказалась закрыта и запечатана.

Сначала Фокалор собирался проникнуть в неё через Тридцатую батарею, прошёл до самого нижнего уровня, заваленного ещё во время Вторжения, и с тех пор не тронутого, пробил дорогу через твердь, но споткнулся о зачарованный люк, вскрыть который не смог даже с помощью герметических таблиц «Наложение силы» – самого современного сборника грешных заклинаний. Фокалор пытался сокрушить старинный заслон целых шесть часов, но в конце концов сдался, убедившись, что чары Древних ему не по зубам, отправился в Константиновский равелин, промучился два часа, но тоже ничего не добился. Поднялся на поверхность злой как собака, вернулся к машине, возле которой его дожидались взятые для подсобных работ трипалы, и угрюмо оглядел помощников.

Словно выбирая, кого убить.

И удивляясь, как этим низшим удавалось два с лишним десятилетия удерживать власть над городом.

Смерть старого московского принципала заставила оживиться его врагов. Империя зашаталась, на чудесный полуостров предъявили права и азиаты, и европейцы, назревала война, но всех переиграл Молох: предложил Элизабет на время «заморозить» вопрос полуострова, отдав его тем, кто гарантированно не сможет владеть жемчужиной вечно.

Власть перешла к трипалам, над которыми Молох принялся устанавливать власть, однако Фокалор всё равно не смог добраться до подземелий: Шаб прямо запретил копаться в севастопольских секретах, и Элизабет подтвердила распоряжение. И только после смерти Древних Фокалор обрёл возможность заняться городом по-настоящему. К сожалению, к этому времени москвичи выкинули с полуострова низших, слово Молоха потеряло власть, и работать приходилось в партизанских условиях.

Но и отказываться от затеи Фокалор не собирался – он ждал этой возможности двести с лишним лет.

«У меня получится, – сказал себе баал. – Тетрадь у меня. Если не сумею войти через обозначенные ворота – пробьюсь в какой-нибудь тоннель из соседнего подземного хода. Я сумею!»

Но это потом, если не получится пройти через последние ворота.

Фокалор подозвал к себе главаря трипалов – мрачного здоровяка по прозвищу Грiцо, и сообщил:

– Отправляемся на Корабельную сторону.

* * *

Если Москва – это семь холмов, то Севастополь – три стороны: гордая Северная, парадная Южная и рабочая Корабельная, с морским заводом и грандиозными Лазаревскими казармами. Завод Марси не увлёк, а вот казармы заинтересовали настолько, что она специально поднялась к ним, пробралась за ограду и медленно обошла задремавшие в тёплой крымской ночи дома, помнящие и великих адмиралов, и великие войны, прокатившиеся по камням южного оплота Империи. Помнящие взрывы и кровь, наступающих чужаков и убегающих прочь, помнящие силу и упрямство наших.

Старые казармы…

Внутрь зданий девушка не пошла, побродила вокруг, по залитому лунным светом плацу, отошла к ограде, полюбоваться с высоты холма на бухту, как вдруг услышала за спиной ехидный голос:

– Не спится?

Улыбнулась и, не оборачиваясь, ответила:

– Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на сон. Или сериалы. Или глупые споры…

– На что нужно тратить жизнь?

– На эмоции и чувства. На то, что недоступно мёртвым.

Следующий вопрос прошелестел чуточку обиженно:

– Откуда ты знаешь, что я мёртвый?

Похоже, кое-кто хотел устроить ночной гостье сюрприз и теперь расстроился.

– Мы оба знаем, что ты не мёртвый, – усмехнулась девушка. – Мёртвым может быть только тело, а ты – бесплотный. Но тоже бесчувственный.

Он бесшумно возник справа, потому что бесплотный, и представился:

– Жан-Люк.

– Марси.

– Очень приятно, – он церемонно поклонился и поцеловал девушке руку.

Бесплотно и неощутимо. Но элегантно.

В лживом лунном свете призрак казался почти настоящим – чёрные ботинки с белыми гетрами, красные брюки и кепи с вышитым номером полка – 90. Вместо шинели – белая сорочка, видимо, из-за жары. Черноволосый, с лихо подкрученными усиками, не старый, лет сорока на вид… Но безмерная грусть в глазах, грусть, совершенно невозможная для живого, и некоторая прозрачность чётко указывали на то, что рядом с Марси появился призрак.

– Я слышала о вас, Жан-Люк.

– И приехала посмотреть? – в его голосе вновь скользнула обида: туристы частенько забредали в Лазаревские казармы в надежде хоть краешком глаза увидеть знаменитое привидение. Француз, конечно, привык, но ему не нравилось ощущать себя экспонатом.

– Я приехала на смех моря.

– Море радуется тому, что будет.

– А что будет, Жан-Люк? – заинтересовалась девушка. – Ты что-нибудь видишь?