Книга Взлет и падение ДОДО, страница 12 – Нил Стивенсон, Николь Галланд

Она провела нас в дом, где чуть заметно пахло старым деревом и старой шерстью – я всегда воображала, что так пахли викторианские дома в викторианскую эпоху, пока недавно не выяснила горькую правду: на самом деле по крайней мере здесь, в Лондоне, они воняют китовым жиром, пачулями (их вплетают в женские шали, чтобы моль не съела ткань по пути из Индии), засорившейся канализацией. Теперь я убеждена, что тут все ходят в церковь ради ладана.

Но вернемся к нашей истории: Ребекка провела нас в комнату справа, где когда-то была парадная столовая, а теперь располагался кабинет ее мужа. Раздвижные окна впускали много света; книжные шкафы занимали обе дальние стены, оставляя место лишь для камина. На полках теснились кипы бумаг, журналы и скоросшиватели без какой-либо различимой на глаз системы. Доктор Фрэнк Ода, поджарый и бодрый японо-американский джентльмен с внешностью рассеянного ученого, сидел за столом, развернутым в сторону улицы. Ребекка представила нас и предложила чаю тоном, в котором явственно читалось: лучше бы мы ушли раньше, чем закипит чайник. Тристан с его полной социальной глухотой ответил: «Спасибо, да».

Профессор с улыбкой указал нам на гарвардские стулья перед его столом, поспешно убрав с одного потрепанные томики – «Анну Каренину» и «Геометрические перспективы теории калибровочной инвариантности» (под ред. д-ра Фрэнка Оды). Мы сели, и Тристан немедленно начал излагать, что мы пытаемся сделать (не упоминая, зачем это нам) и как наткнулись в интернете на его отвергнутую патентную заявку. Лицо у профессора Оды стало задумчивым.

– Чтобы не изобретать велосипед, мы решили обратиться к вам – может быть, вы расскажете нам о своем устройстве и почему оно работало или не работало.

Ода глянул на него оценивающе.

– Вы же не из ДАРПА?

– Нет, – быстро заверила я. – Это совершенно другой проект. Я – лингвист.

Последние слова должны были продемонстрировать всю меру нашей безобидности.

Ода, нахмурясь, покачал головой.

– Тогда я не понимаю цели вашего исследования.

Тристан улыбнулся своей бойскаутской улыбкой.

– Я не могу вам ничего больше сказать, пока вы не подпишете соглашение о неразглашении. Я думал, мы просто побеседуем о вашей старой работе.

Ода улыбнулся в ответ.

– Стану ли я делиться информацией с теми, кто не делится ею со мной?

Тристан прибавил лучезарность улыбки до уровня «вожатый бойскаутского отряда».

– Вы не хотите поговорить о физике с собратом-физиком во имя науки?

– Если это прикладная физика, он хотел бы знать, к чему ее собираются приложить, – произнесла Ребекка Ист-Ода из дверей кабинета.

Профессор улыбнулся ей. Очень ласково.

– Все в порядке, Ребекка. Это детишки. Они любознательны. Мне по душе любознательность. И если ты зашла спросить, то пусть будет дарджилинг.

Она кивнула и ушла; Ода вновь посмотрел на Тристана.

– Как вы, наверное, прочли в заявке, я пытался остановить коллапс волновой функции – особенно в живой нервной ткани.

– В мозге, – перевел Тристан.

– В кошачьем мозге, – добавила я.

Ода глянул на меня с видом: «Ну вот, опять началось» и втянул воздух.

Тристан метнул в меня выразительный взгляд.

– Мы прекрасно поняли, что вы не убивали котов, – продолжала я.

– Котов, которых так и так взяли из убойного приюта, – подхватил Тристан.

Словно по подсказке, черная кошка запрыгнула Оде на колени и принялась мурлыкать.

– Мне было интересно, – осторожно начала я, – почему кошки? Нельзя ставить тот же опыт на мозге червяка, например?

– Можно, – сказал Ода, – но тогда было бы сложнее оценить результат, поскольку трудно узнать, что червяк думает. В случае кота сомнений обычно не бывает.

– Ясно. А в таком случае почему не на людях?

– Из-за Хельсинкской декларации! – фыркнул Тристан.

Ода кивнул.

– Отчасти из-за этого. Но даже если бы не было юридических ограничений, меня бы остановила физическая невозможность.

Тристан, который пребывал в приподнятом состоянии духа с тех самых пор, как узнал про фотографию солнечного затмения, немного сник.

– ОДЕК не работает для человека? – почти умоляюще спросил он.

– Работал бы, – ответил Ода, – если бы человека можно было в него втиснуть.

Тристан расцвел.

– Значит, просто надо построить ОДЕК побольше.

Ода ответил не сразу. Некоторое время он внимательно разглядывал Тристана, изредка косясь на меня.

– Если вы хотите применить его для человека, то да. Но тогда это было невозможно.

– У вас была тесная лаборатория? – спросила я.

– Лаборатория была большая, но проблема состояла в другом.

Мой коллега вновь превратился в Печального Тристана.

– Так в чем состояла проблема, доктор Ода?

– Наверное, будет проще, если я вам покажу, – ответил Ода, резко вставая и спихивая кошку на ковер. Он был щуплый, едва ли выше меня. – Это у меня в подвале.

– Что у вас в подвале? – спросила я.

– ОДЕК. Ребекка хотела, чтобы я его выкинул, но у меня к нему… горько-сладкая сентиментальная привязанность, а места он много не занимает.

Ода подвел нас к узкой двери под лестницей.

– Ребекка! – крикнул он. – Я веду гостей смотреть ОДЕК.

Ответа не последовало, только бряканье посуды. Ода скорбно улыбнулся.

– Она не одобряет, – заговорщицки произнес он. – Но чай нам все равно делает.

Стертые деревянные ступени в подвал располагались под лестницей на второй этаж. Ода включил свет, и мы все трое медленно начали спуск.

Подвал оказался чудесный: низкий потолок, толстые каменные стены, оконца с частым переплетом, земляной пол и тот затхлый запах, который говорит: «Это аутентичный старый дом» (хотя теперь я, конечно, знаю, что дома пахли так почти что с первого дня во все эпохи, кроме современной). Составленная возле лестницы во дворик плетеная садовая мебель с сопутствующими корзинами игрушек для песочницы подразумевала внуков. У противоположной стены располагался бойлер и другие внутренности дома. На полках вдоль остальных стен стояли старые ящики из-под яблок, аккуратно подписанные и снабженные цветными метками. Тристан тут же начал читать их вслух. В углу, ближайшему к выходу во дворик, на столе под лампами дневного света зеленела какая-то рассада в аккуратных горшочках.