Книга Взлет и падение ДОДО, страница 58 – Нил Стивенсон, Николь Галланд

– Ничуть, – говорю я.

– Молчи, потаскуха. Ответьте мне сами, сэр, признайте, что эта девка передо мной виновата, и вы тоже, уже тем, что вздумали за нее вступиться. Скажите это все и попросите извинений.

Теперь я узнаю говнюка – он ходил в «Тиршит» к моей товарке Мораг из Каледонии. Ох уж и натерпелась она от этого злого урода. Не извинений он хочет от Тристана, а поединка.

Тристан внешне спокоен, но я чувствую, что он готов сблевать от ярости.

– Дабы сохранить мир во имя ее величества, я приношу мои самые искренние извинения, – говорит он, чем, разумеется, лишь распаляет гнев щеголя.

– Коли вы приносите извинения по этой причине, я их не принимаю, – говорит он. – Я требую, чтобы вы признали себя виновным в оскорблении дворянина. А теперь еще и в дерзости. – Он полностью вытаскивает шпагу из ножен. – Желаете отведать стали? Быть может, тогда вы припомните свои манеры?

– Я безоружен, – отвечает Тристан все еще спокойно.

– И что с того? – глумится дворянин.

– Станете ли вы нападать на безоружного?

Тот снова хохочет.

– Тем легче на него напасть, не так ли?

Вокруг народ все так же спешит, но несколько лодок уже отошли. Я хочу переправиться, покуда прилив нам благоприятствует, и уж точно не хочу, чтобы мы застряли здесь.

Дворянин оглядывается, будто ожидает увидеть толпу восторженных зрителей.

По правде сказать, все обходят нас сторонкой, за двумя исключениями. Чуть поодаль остановился и внимательно за всем наблюдает джентльмен с длинной и узкой желтой бородой, в платье, которое на первый взгляд кажется темным, а присмотришься и видно, какое оно богатое. Ближе, шагах в трех позади говнюка, стоит другой придворный. По виду он годится ему в отцы, а одет так, будто возвращается с голландских похорон.

– Однако я буду счастлив дать преимущество тому, кто отчаянно в нем нуждается, – объявляет говнюк. – Джордж, – говорит он старому пню в брыжах, – одолжите-ка этому мерзавцу тот ржавый мясницкий нож, что болтается у вас на перевязи. Я взыщу извинения кровью.

Весьма неучтиво аттестовал он шпагу Джорджа, хотя та, на мой взгляд, представлялась вполне достойной, однако Джордж не оскорбился; полагаю, они старинные знакомцы, и Джордж от него кормится.

– На вас снова наложат штраф, Герберт, – говорит Джордж, который, при своих неюных летах и траурном платье, выглядит куда более грозным бойцом.

– Штраф – безделица, – весело отвечает Герберт. – Одолжите ему свою шпагу.

Джордж отбрасывает полу плаща и достает оружие того же дедовского фасона, что и его платье: тяжелый палаш, какие протестанты в наших краях носят на страх ирландцам. Он протягивает его рукоятью вперед Тристану, тот не берет.

– Прошу вас принять мои извинения за все прозвучавшие слова, – говорит Тристан. – У меня в Саутуарке недужная мать, и мне надобно быть у нее через час.

– Если ее недуг достаточно тяжел, вы встретитесь с ней на небесах куда скорее, – отвечает Герберт. – Берите шпагу.

Тристан не двигается с места.

Герберт без предупреждения наносит удар – не будь Тристан так проворен, остался бы без носа. Однако мой сакс уворачивается от шпаги, точно стрекоза от птицы, хватает из руки Джорджа палаш и направляет Герберту в лицо. Старина Джордж, не будь дурак, пятится, освобождая им место. Проходящая прачка испуганно вскрикивает и отбегает. Внезапно я вижу, что, кроме нас четверых, на ступенях пристани ни души. Меня под жарким сентябрьским солнцем прошибает пот.

Бой получился яростный, но короткий. Там, откуда Тристан, шпаги точно в ходу, потому что движется он уверенно и красиво. Однако шпаги там, я чай, другие. Он фехтовал, словно танцует, как будто разучил каждое движение, а Герберт – хоть и уступал ему изяществом и силой, настолько свыкся со своим оружием, что для него фехтовать было как идти или есть.

Сражаясь, они сперва взбежали на две ступеньки, потом спустились. В наших краях народ собрался бы посмотреть, а тут горожане спешили мимо по улице, а те, что в лодках, продолжали путь к Вестминстерской пристани или ближайшей отмели. Герберт орудовал своей тонкой шпагой, как итальянский учитель фехтования, быстро поводя клинком туда-сюда, и Тристан мог только парировать удары тяжелым палашом, казавшимся огромным даже в его сильной руке.

И внезапно палаш отлетает в сторону, а Тристан лежит спиной на каменных ступенях, пришпиленный шпагой Герберта – она проткнула джеркин, дублет и рубашку рядом с его шеей и вошла в шов между ступенями. Тристан ошарашен: он не ждал от Герберта ни такой прыти, ни такой ловкости.

– Поддаться на такой легкий, такой старый прием, – фыркает Герберт. – Глупейшая ошибка – и роковая.

И тут ему на запястье спокойно, но твердо ложится рука в перчатке. Перчатка тончайшей белой кожи, с искусной вышивкой.

Для Герберта это была полнейшая неожиданность. Для меня тоже. Мы оба подняли взгляд и увидели джентльмена, которого я приметила минуту назад – богато одетого господина с острой желтой бородой.

– Кто вы, сударь, и как посмели? – вопросил Герберт, силясь освободиться, но рука в белой перчатке держала крепко.

– Я зекундант этого джентльмена, – промолвил господин с желтой бородой. Выговор у него был как у немца. Он покосился на Джорджа, затем его глаза вновь обратились на Герберта. Вернее сказать, глаз, ибо шляпа его, высокая и широкополая, как у молодых франтов, была надвинута низко, скрывая левую половину лица.

– У фас есть зекундант, – продолжал немец, вновь кося левым глазом на Джорджа, – и по чтимой традиции фашему противнику на дуэли тоже положен зекундант. Не так ли?

– Так, – признал Герберт, – но вы даже не знаете этого мерзавца.

Немец пожал плечами, дав мне возможность полюбоваться изысканным шелковым подбоем своего плаща.

– Это не отменяет традиций чести. Что ви прекрасно знаете. Как человек чести. – И немец обвел взглядом зрителей, которые успели собраться за время перерыва в дуэли. Алое перо на его шляпе качнулось сперва в одну сторону, потом в другую. Герберт увидел, что свидетелей много и среди них есть джентльмены – которые смогут дать показания под присягой и которым судья поверит.

Вмешательство немца возымело действие – запальчивость Герберта пошла на убыль. Он глянул на Тристана.

– Спроси у своей няньки, как уберечь шкуру в следующий раз. Но прежде принеси мне извинения. Мерзавец.

Немец отпустил руку Герберта, повернулся и ушел в толпу.

– Приношу извинения, – процедил Тристан, распростертый на ступенях.