
Онлайн книга «Тайны великой пустыни. Миражи Такла-Макан»
В Китае о вине и тех, кто испытывает к нему слабость, существует великое множество всевозможных повествований, легенд и преданий. Одну из наиболее смешных историй поведал Василий Михайлович Алексеев, в молодые годы путешествовавший с мэтром французской синологии Эдуардом Шаванном (1865–1918 годы) по Северному и Северо-Восточному Китаю. Некий господин Юань захотел как-то выпить. Трактирщик предложил ему свой фирменный напиток, от которого человек мог проспать непробудным сном тысячу дней, но в последний момент забыл предупредить о необычном свойстве вина. Домашние, увидев явно затянувшийся сон Юаня, решили, что он опился и умер, и вскоре похоронили его. Через тысячу дней трактирщик спохватился и пошел посмотреть, как обстоит дело с его клиентом. Ему сообщили, что тот умер три года назад. Когда домочадцы открыли гроб, то обнаружили в нем медленно просыпающегося Юаня. ![]() Саманный дом Подобные сюжеты весьма популярны в искусстве. Алкогольные мотивы забавляли общество, хотя, естественно, откровенных пьяниц не жаловали. Водку и вино в современном Китае энергично рекламируют звезды кино и чемпионы Олимпийских игр, в том числе очень юного возраста, известные артисты, спортсмены и тренеры. Что же касается национальной классической поэзии, то здесь вино традиционно окрыляло поэта и позволяло ему вырваться из серых будней мирской суеты; опьянение, по словам В. М. Алексеева, «превращает поэта и ученого в сверхпоэта и сверхученого». Бо Цзюйи, писавший в эпоху Тан, в стихотворении «Встретились со старым другом» практически исключает возможность душевного и эмоционального общения вне застолья: Мы разошлись, вдруг снова повстречались Нам кажется, что это только сон: У нас сейчас и радость и веселье, Отставь вино, и пусто станет вновь. (пер. Л. Эйдлина.)
Этот мотив повторяется у него неоднократно. В стихотворении «Я огорчен весенним ветром» он с грустью пишет о чувстве неопределенности и затянувшегося уныния, связывая его с недавними вынужденными ограничениями религиозного характера. Теперь лишь вино может изменить настроение поэта: В храме постились мы долгие дни, кончили только теперь. Смех и забавы друзей за вином мною забыты давно. Если сейчас не нальешь ты вина, выпить меня пригласив, Значит, и ты равнодушен ко мне так же, как ветер весны. (пер. Л. Эйдлина.)
Как тут не вспомнить замечательные четверостишия-рубаи гениального Омара Хайама (1048–1123 гг.)! Вот только два из них: Мы, покинувши келью, в кабак забрели, Сотворили молитву у входа, в пыли. В медресе и в мечети мы жизнь загубили — В винном погребе снова ее обрели. Если ты не впадаешь в молитвенный раж, Но последний кусок неимущим отдашь, Если ты никого из друзей не предашь — Прямо в рай попадешь… Если выпить мне дашь! (пер. Г. Плисецкого)
Вполне вероятно, что поэты ярких и самобытных школ — китайской и персидско — таджикской — имели в виду разные виды вина (рисовое и виноградное), хотя с середины VII века проблем с производством в Китае горячительного и возбуждающего напитка из винограда, как уже было сказано выше, не возникало. В данном случае речь совсем о другом: поэтов сближает отрицание аскетизма и сомнительной трезвости и прославление волшебного напитка. О виноградном вине и черно-зеленых чарках из наньшаньского нефрита, что добывается на территории современной провинции Ганьсу, упоминается в стихотворении танского поэта VIII века Ван Ханя. В лаконичном четверостишии его герои хотят выпить прекрасного вина из искрящихся чар, под звуки китайской лютни седлая коней и отправляясь в военный поход; не надо смеяться, если кто-то из них окажется пьян и рухнет на землю, ведь многие никогда не вернутся с поля брани. О других произведениях Ван Ханя почти ничего неизвестно, но это считается национальной классикой. Тема вина всегда вдохновляла поэтов Поднебесной, особенно часто обращался к ней великий Ли Бо (701–762 гг.). Многое в его творчестве становится понятным, когда читаешь стихотворение «Под луной одиноко пью»: Среди цветов поставил я Кувшин в тиши ночной И одиноко пью вино И друга нет со мной. И тень свою я пригласил — И трое стало нас. Но разве, спрашиваю я, — Умеет пить луна? И тень, хотя всегда за мной Последует она? А тень с луной не разделить, И я в тиши ночной Согласен с ними пировать, Хоть до весны самой. Я начинаю петь — и в такт Колышется луна, Пляшу — и пляшет тень моя, Бесшумна и длинна. Нам было весело, пока Хмелели мы втроем. А захмелели — разошлись, Кто как — своим путем. И снова в жизни одному Мне предстоит брести До встречи— той, что между звезд, У Млечного пути. (пер. А. Гитовича)
Его большой друг Ду Фу, с которым они вместе путешествовали и поднимались в горы, чтобы полюбоваться природными ландшафтами, беседовали о литературе, читая друг другу собственные стихи, собирали лечебные травы, постигая даосскую премудрость, с огромной симпатией относился к Ли Бо и в то же время оставлял место для доброжелательной шутки. Он сочинил забавную оду о бессмертных пьяницах — знаменитых поэтах, каллиграфах, ученых. В пантеоне даосских святых есть группа из восьми бессмертных гениев, пользующихся особой популярностью в народе. Поэт использовал данный мотив, но в своем произведении имел в виду совершенно иных лиц — бесшабашную компанию любителей вина, состоявшую из талантливых и интересных людей, среди которых, разумеется, был и Ли Бо. О старшем товарище Ду Фу сказал так: У поэта Ли Бо на доу вина — Сто превосходных стихов. В Чанъани на рынках знают его Владельцы всех кабаков. Сын Неба его пригласил к себе |