Книга Питомник, страница 5 – Полина Дашкова

— Да, ничего, — кивнул эксперт.

— Молодая, интересная, одинокая. Отличная хозяйка, чистюля, рукодельница, — Бородин задумчиво взглянул на эксперта, — знаете, женщины, которые вяжут ажурные скатерти, должны отличаться спокойствием и терпением.

— Вот это как раз могло вывести из себя психопатку-племянницу, — заметил эксперт.

— Восемнадцать ножевых ранений, — Бородин покачал головой, — так убивают во время дикой, пьяной драки, после громкой ругани. Как правило, жертва сама провоцирует убийцу и, конечно, сопротивляется, кричит. — Так убивают психи, маньяки, — криво усмехнулся эксперт и выпустил аккуратное колечко дыма. — А если первый удар был нанесен неожиданно и попал в сердце, то нет ни крика, ни сопротивления.

— Сразу в сердце может попасть человек, который знает, где оно, — проворчал Бородин, — и рука должна быть точной, сильной. Конечно, возможны всякие случайности.

— Вольно же было рисковать, брать домой ребенка, который должен находиться в специальном учреждении, — эксперт пожал плечами и выпустил сразу три колечка дыма. — Знаете, с каждым новым насильственным трупом я все больше убеждаюсь, что у нас восемьдесят процентов населения страдает слабоумием. Совершенно бредовое убийство.

— Бредовое… — эхом отозвался Илья Никитич, — слушайте, а почему все-таки жертва не кричала, не сопротивлялась?

— Вы меня спрашиваете? — поднял брови эксперт.

— Да нет, себя, — улыбнулся Бородин, — просто размышляю вслух. Соседи говорят, вечером и ночью было тихо. И в квартире никаких следов борьбы…

— Малышка сначала напоила свою любимую тетушку клофелином, а потом уж стала резать, — хмыкнул эксперт, — впрочем, для слабоумной это слишком хитро. Вскрытие покажет. Следы на посуде если и были, то милая детка все вымыла — пол, посуду. А может, она симулирует слабоумие? Хотя столько раз ударить ножом, это надо быть не просто психом — настоящим зверюгой. Вообще, чушь полная.

— Чушь, — кивнул Бородин.

Убитая, Коломеец Лилия Анатольевна, пятьдесят девятого года рождения, жила одна, детей не имела и, судя по паспорту, замужем никогда не была. Работала художником-дизайнером на игрушечной фабрике. В коробке с документами лежало свидетельство о смерти Коломеец Ольги Анатольевны, шестьдесят второго года рождения. Дата смерти — тридцатое июня восемьдесят девятого года, причина — суицид. Тут же имелось свидетельство о рождении Коломеец Людмилы Анатольевны. В графе «отец» стоял прочерк. Илья Никитич обратил внимание на дату: шестое июня восемьдесят пятого года. То есть вчера Люсе исполнилось пятнадцать.

— Люся, сколько тебе лет? — спросил он, не надеясь услышать ответа. Однако девочка произнесла громко и четко:

— Четырнадцать.

— А когда у тебя день рождения?

— Не знаю, — голова ее ушла в плечи, лицо ничего не выражало.

— Врет, — прошептал на ухо Бородину лейтенант Телечкин, — адрес знает и год рождения знает, не могла она забыть день и месяц, точно, не могла, вообще, она не такая психованная, как хочет казаться.

Бородин взглянул на него с интересом, молча кивнул и опять обратился к Люсе:

— Ты что, лук ела? Очень сильный запах. — Нет. Я луком голову мажу, чтоб волосы лучше росли.

— Это кто тебя научил? Тетя?

— Нет, фельдшерица у мамы Зои.

— А кто такая мама Зоя?

— Кто? — испуганным шепотом переспросила девочка.

— Ну, ты только что сказала: мама Зоя.

— Я не говорила, я не знаю, спросите тетю Лилю, — глаза ее метались, веки дрожали, лицо стало багровым.

— Тетя Лиля умерла, — мягко произнес Бородин, — ты же сама сказала, что убила ее. Может, ты расскажешь, как ты это сделала?

— Никак.

— То есть ты ничего не помнишь?

— Помню.

— Что именно?

— Я убила тетю Лилю. Люся плохая. Воняет.

— Ну, пойдем, ты мне покажешь, как все случилось.

Девочка замерла, как будто перестала дышать.

— Люся, пойдем на кухню.

— Нет. Я боюсь.

— А убивать не боялась?

— Нет! — громко прошептала девочка и тут же бессильно откинулась на спинку стула, закрыла глаза и быстро забормотала:

— Не надо, пожалуйста, нет… кровь… я боюсь… не надо, ей больно… — Лицо ее побелело, губы продолжали шевелиться, но уже беззвучно.

Трассолог подошел к столу, потянулся к конфетной коробке, чтобы снять отпечатки. Люся дернулась, словно ее ударило током. Илья Никитич сдвинул брови и помотал, головой, трассолог молча пожал плечами и удалился на кухню. В комнате повисла тишина. Девочка сидела с закрытыми глазами и беззвучно шевелила губами.

— Люся, ты любишь шоколад? — ласково спросил Бородин.

Она встрепенулась, открыла глаза и принялась опять заплетать косичку из бахромы.

— Тебе подарили конфеты, а ты даже не попробовала. — Илья Никитич прикоснулся к коробке.

— Не трогайте! — крикнула Люся и густо покраснела.

— Почему?

— Это мое! Мне подарили!

— Кто?

— Один человек, — она тряхнула головой и кокетливо поправила волосы.

— Как его зовут?

— Не скажу.

— Он приходил вчера вечером и подарил тебе на день рожденья конфеты и цветы? Люся вдруг вскочила, резко вскинула руки, как будто собиралась наброситься на Бородина, но всего лишь прижала ладони ко рту, рухнула назад, на стул, и замерла. Больше она не произнесла вообще ни слова.

Прибыла бригада скорой психиатрической помощи. Люся покорно делала все, что ей говорили: умылась, оделась. Вещи ее, широкие светлые джинсы и синяя футболка, были аккуратно сложены на стуле в маленькой комнате, у застеленной кровати. Ни на какие вопросы она не отвечала, как будто окончательно разучилась говорить. Лицо ее побледнело до синевы, глаза смотрели в одну точку, не моргая, движения были вялыми, замедленными. Санитар помогал ей. Окончательно собравшись, она встала посреди комнаты, грызя ногти и ожидая следующих приказаний.

— Что вы можете о ней сказать? — спросил Илья Никитич психиатра, энергичную молодую женщину, когда та задержалась на лестничной клетке, прикуривая.