Книга Приз, страница 88 – Полина Дашкова

— Как вы думаете, о чем я жалею? — спросил Кумарин, отдышавшись.

— Наверное, о многом, — улыбнулся Григорьев, — о юности, о первой любви, о том, чего вернуть нельзя. Может, о каких-то своих глупых словах и поступках.

Кумарин остановился, вытер лоб влажным полотенцем.

— Да, конечно. О глупых словах и поступках. О том, чего вернуть нельзя. И о тех, с кем больше не поговоришь. Ох, как я бы сейчас интересно поговорил с генералом Колпаковым! Обидно, что Жора никогда не узнает, как его драгоценный племянник распорядился половиной миллиона. Больно оттого, что мы с вами никогда не сумеем полюбоваться брезгливой мордой, которую скорчил бы генерал, узнав, что сделал с суммой пятьсот тысяч его племянник, и не послушаем отборный, искренний генеральский мат.

***

Арсеньев показал Василисе фотографию Гриши Королева и назвал его имя. Реакция была настолько бурной, что Маша подумала: вот, сейчас заговорит! Но нет. Василиса только заплакала. Двух других пропавших подростков она тоже узнала. Подтвердила, что они вчетвером отправились на ночь в бывший пионерлагерь «Маяк», на берегу реки Кубрь. — У нее на руке какой-то странный перстень, — сказала Маша, — когда я обрабатывала ожоги, она пыталась что-то мне объяснить. Мне показалось, это старинная штука. Белый металл, гравировка на печатке почти стерлась, я сумела разглядеть что-то вроде профиля в шлеме. Лупы у Сергея Павловича нет. А снять перстень с пальца пока невозможно. Палец — сплошной пузырь. Саня, посмотрите, вы должны хоть немного разбираться в антиквариате.

— Я в этом ничего не понимаю, — сказал Дмитриев, — но мне тоже кажется, это не ее перстень. Он мужской, грубый какой-то. Впрочем, мы долго не общались, не знаю, может, ей подарил кто-нибудь?

Василиса категорически замотала головой.

— Нет? Никто не дарил? — спросила Маша. — Опять отрицательный ответ.

— Откуда же он взялся? Ну ладно, когда заговоришь, расскажешь.

«Папа спрашивал, не носит ли Приз на мизинце перстень, — вспомнила Маша, — тридцатые годы двадцатого века. Белый металл. Печатка. Генрих Птицелов. Но папа занят там совсем другими проблемами. Приз все время теребил мизинец, я еще подумала: наверное, привык носить кольцо на этом пальце. Почему вдруг папа спросил? Да что за бред, в самом деле!»

— При чем здесь перстень? — донесся до нее голос Арсеньева.

Он почти не слушал Машу. Он курил на кухне, пил крепкий чай и думал о том, стоит ли вызывать оперативную группу или все-таки сначала съездить одному? А вдруг там ничего нет, в этом лагере?

— Может, и ни при чем, — сказала Маша, — пока Василиса не заговорит, мы все равно не узнаем.

— А скоро она заговорит, как вам кажется?

— Афония — загадочная штука. До сих пор о ней точно ничего не известно. Длится иногда несколько часов, иногда неделю, десять дней. Но может кончиться завтра. Если бы причина была только в ларингите, но тут еще нервный шок.

— Завтра утром я вызову врача, — сказал Дмитриев.

— Да, обязательно. И старайтесь разговаривать с ней как можно больше. Рассказывайте что-нибудь, читайте вслух. Не оставляйте ее наедине с этим.

Когда Маша с Арсеньевым уходили, Василиса спала.

— Саня, а зачем вы ездили в «Останкино»? — спросила Маша.

— Ловил после эфира одну знаменитость.

— Кого, если не секрет?

— Владимира Приза.

— Да что вы говорите! Надо же, как интересно. Вы допрашивали Вову Приза? Ну и как? Ой, погодите, Саня, вы что, работаете по убийству писателя Драконова?

Она как-то слишком быстро угадала. Вполне возможно, что нынешний ее приезд косвенно связан и с этим,

«Только не теряй голову, — напомнил себе Арсеньев, — не забывай, кто она. Голову не теряй, ладно?»

Они стояли в пустом ночном дворе и смотрели друг на друга.

— Вы там розу оставили, — сказал Саня.

— Ой, простите. Ну не возвращаться же. Надеюсь, Сергей Павлович догадается поставить ее в воду. Вы сейчас домой?

— Нет. Дело в том, что один из этих подростков, Гриша Королев, мой сосед. Я обещал его младшему брату съездить в бывший пионерлагерь.

— Вот почему у вас с собой фотографии. Я только не поняла, этих детей ищут или нет?

— Формально — да. Практически — пока нет. Вот я съезжу туда, попробую поискать.

— Что, прямо сейчас?

— Я обещал.

— Будете вызывать группу?

— Нет. Я просто посмотрю, что там творится, если потребуется — вызову.

— То есть вы едете один? Я с вами. Можно? Саня, ну что вы так на меня смотрите? — она тихо засмеялась. — У меня все равно бессонница, обычное дело, никак не привыкну к разнице во времени. А вы очень усталый. Ехать долго. Чего доброго, заснете за рулем. Раз уж я ввязалась в это дело, мне тоже хочется выяснить, что там произошло. И вообще, я, знаете, соскучилась.

— По мне?

— По нашим с вами ночным путешествиям. Помните?

— Еще бы.

— Ну вот, я ведь вам тогда, два года назад, пригодилась? И сейчас не помешаю.

— Маша, вы серьезно хотите ехать со мной? Зачем вам это? Там еще все тлеет. Там был жуткий пожар, и всякое может случиться. А вы на каблуках, в длинной юбке.

— Это не каблуки, а танкетки. Мы на вашей машине поедем или на моей? Лучше на вашей, моя все-таки казенная, из гаража посольства, к тому же номера дипломатические.

Шофер маленькой черной «Тойоты» спал очень крепко и проснулся, только когда заработал двигатель машины Арсеньева. Он увидел, как отчаливает незнакомый темно-синий «Опель». Поскольку его интересовал черно-серый «Форд», который остался на месте, он решил, что можно спать дальше.

* * *

Как только за Лезвием закрылась дверь, Приз схватил телефон и набрал номер корреспондентки глянцевого журнала. Номер она сама внесла в записную книжку его мобильного и пометила инициалами «М.Н.». Правда, он забыл, как ее зовут, но это неважно. Она мгновенно ответила, узнала его и ничуть не удивилась такому позднему звонку.

— Надо внести несколько уточнений в текст, — сказал он.

— Я еще не сделала распечатку, — в голосе ее прозвучало легкое смущение.

— Неважно. Принесите кассеты. Мы прослушаем, и я кое-что добавлю. Другого времени у меня не будет.