Книга Испытание временем, страница 48 – Виталий Храмов

Отходняк от «Ярости» стал меня колбасить – задыхаюсь, сердце отчаянно бьётся, мышцы ног, спины и живота свело судорогой. Пневматический отбойный молоток долбит изнутри по мозгам. Надо потерпеть. Что-то в этот раз сильно по мне «откат» дал. Раньше только слегка ломило спину, теперь плющит конкретно. Старею?

А это что за растрепанное чудо бежит, размахивая ящиком патронов, как пустой обувной коробкой? Библиотекарь. Окликаю его, сворачивает, падает рядом, дышит, как рыба на льду.

– И куда мы так спешим?

– Я думал, убили вас, – задыхаясь, выговаривает мой напарник. Пот катится по его лицу, запотевшие линзы очков сползли на кончик носа.

– И чем бы ты помог?

– А если бы ранили?

– А если бы тебя ранили – в полный рост бежал же?

– Я… Я о себе не подумал, – удивлённо говорит он, ложится на спину, начинает тереть очки грязным платком.

– А испугаться ты тоже забыл?

– Да, наверное… Как-то не страшно стало, – улыбнулся он простодушной улыбкой, нацепил оптику обратно на нос. – А вы так всегда?

– Что всегда? – не понял я. Как-то утерял нить разговора, прислушиваясь к своим ощущениям.

– Не боитесь?

– Всегда боюсь. Постоянно. Но смотря чего и когда. Потому и живу.

– Когда мне страшно, вам – нет.

– Я не боюсь того, чего боишься ты, – покачал головой я. Вроде отпустило меня, перестаёт колбасить.

– Как мне перестать бояться? Я ненавижу себя, но не могу ничего с собой поделать. Тело не слушается. Слабость прямо. В руках, ногах, животе, – промямлил Сашка.

– Начни с основ. С основного.

– А что основное?

– Перестань врать. Хотя бы самому себе.

– И как это связано? – удивился он.

– Не будешь врать – увидишь правду. Поймёшь, что то, чего ты боишься – такая мелкая чушь, что не стоит она того.

– Да? Я и так не вру. Всегда. Только правду говорю.

– Не заметил. Только правду? Твоя жена – шлюха, – твердо сказал я ему, наблюдая за его реакцией.

И он кинулся на меня с кулаками. Этот телок! Мог я его вырубить – в тот же миг. Нет. Я его не вырубил, но бить стал. Самые болезненные удары, по самым чувствительным местам. Бил сильно, но аккуратно. Чтобы он не терял сознания, чтобы чувствовал всё. Всю полноту моих чувств к нему. Не поднимая головы над буртом земли, выброшенной взрывом из воронки.

Сопротивляться он перестал почти сразу. Только лежал, скулил от обиды и боли.

Плюнул, забрал свой ППШ, что передал ему после получения ДП-42, ныне почившего в бозе. Пошёл догонять своих, второй взвод, что застряли в очередной раз в очередной вялой атаке.

Ротный сидел на земле, привалившись спиной к полуобвалившейся стене глинобитной мазанки. Оказывается, не только на Украине так строили. Ротный, оскалившись, с каким-то остервенением набивал патроны в рожок магазина ППС.

– Где пулемёт? – рыкнул он на меня.

– Тю-тю пулемёт, – развел я руками, – сам едва спасся.

– Лучше бы ты пулемёт спас!

Я рот разинул, но захлопнул. С его точки зрения – пулемёт ценнее жизни бойца. А так и есть. Без пулемёта – тут бойцов ляжет ещё много. Может быть, вся рота.

Обогнул бочкообразное тело одного из «бульдогов», выглянул. М-да! Прячусь обратно за широкую спину «бульдога».

Понятно, почему ротный в таком состоянии. Заперли нас. Улица насквозь простреливалась пулемётом и последней пушечкой румын. Все дома, сараи, укрытия – вспыхивают выстрелами солдат противника. Много их. Больше, чем нас. И нам – ни вперёд, ни назад.

– Может, ход конём? – спрашиваю я. Так, ненароком. Как будто сам у себя.

– Через болото не пройти! – ротный стучит снаряжённым магазином по ствольной коробке автомата, прячет магазин в разгрузку. – Посылал отделение Уварова. Двоих потеряли. Воды – где по колено, где по грудь. А на выходе – пулемёт. Лупит на шевеление камыша.

Ага, ход конём – не выйдет. А через балки – вообще до вечера будешь продираться. А если и там пулемёт?

Взял у ротного горсть патронов, тоже стал набивать барабан. На автомате, не глядя. Там система очень сложная, в этом барабане, но человек ко всему привыкает, приспосабливается. Смотрел я на колышущееся море камыша. Мостушки. Рыбалка, наверное, хорошая в этом пруду. Чижики головами кивают на ветру.

– Чижики эти в детстве поджигали. Дымят они знатно, – сказал я, вспомнив, но тут же подскочил, рассыпав патроны: – Командир, давай дымовую завесу сделаем!

Он молча внимательно смотрел на меня, послюнявил палец, поднял над головой. Понюхал ветер, молча сунул мне коробок спичек и булькнувшую флягу:

– Чиздуй! С глаз моих! Задолбал! И вообще, ты чё припёрся? Я тебя вызывал? Сгинь! Нах! Тьфу! – Пнул меня ротный, отвернулся, стал перестреливаться с солдатами противника на той стороне улицы.

«Бульдоги» проводили меня насмешливыми взглядами.

Пруд, тянущийся червяком от села в степь, был покрыт синюшным льдом, присыпанным снегом. Лёд ломался руками, куда там выдержать вес человека! И было тут ширины метров пятнадцать – восемнадцать, но ледяная вода, на той стороне – пулемёт. А если мористее?

– Лошадь, тут остаёшься, – говорю я библиотекарю. Он смешно выглядит – нос распух, в ноздри запиханы скрученные из ваты тампоны, очки опять запотевшие.

Открутил крышку фляги. Понюхал – поморщился. Спирт. Горит, но плохо. Быстро и не жарко. Начинаю раздеваться. До исподнего. Потом перепоясываюсь поясом, запихиваю за ремень нож, две гранаты, вешаю флягу, спички – в зубы.

А холодно! Чай, зима на дворе! Ноги судорогой сводит стоять босым на снегу. Библиотекарь смотрит на меня огромными глазами, зябко ежится.

– Не ссы, лошадь! Такое дерьмо, как я, в воде не тонет и в огне не горит. Иех-ха!

Ломаю лёд, вхожу в воду. А-а-а-а! Холодная-то какая! А мне на ту сторону надо! Подожди, зачем? Заросли же равномерно покрывают весь пруд, особо густо на берегах.

– Слышь, лошадь, походу, ты – поджигателем будешь. Валишь эту солому снопами, поливаешь спиртом и поджигаешь! Не зевай – на таком ветру спирт – мигом выветрится. Тут поджёг – дальше идёшь вдоль берега. И вот ещё – если хоть глоток спирта выжрешь – я тебе зубы через выхлопное отверстие повырываю! Понял меня? Отвечай?

– Понял! Всё сделаю!

– Так – делай, лошадь! Что ты ждёшь?

Как только библиотекарь стал валить камыши, застучал пулемёт. Я рухнул прямо в воду. С головой. Ёкарный бабай! Твою дивизию! Холодрыга! Твою душу за ногу! Обжигающая, парализующая ледяная вода.

И автомат мой нырнул со мной, и гранаты.

А камыши стали разгораться, чадить. Подгоняя меня. Вот уж верно – нет ничего хуже, чем пожар на воде. Стал проламываться сквозь лёд, толкая сводимое судорогой тело всё глубже в воду. То и дело ныряя с головой от жужжащих пуль.