Книга Жили два друга, страница 85 – Геннадий Семенихин

– В семь вечера поедем в «Лиру» ужинать.

– И еще вот что, – назидательно добавил Батурин. – Не надевайте, пожалуйста, никаких смокингов, если они у вас есть. Приходите в гимнастерке, при всех орденах.

* * *

В тот же день Демин пришел в больницу, поговорил с врачом. Держа в руке рентгеновский снимок, пожилая женщина-врач тихим усталым голосом поясняла:

– Не нравится мне вот этот очажок, Демин. Вот этот маленький. Так все идет хорошо, и Зара близка к выздоровлению, но про очажок забывать нельзя. Раз в полугодие показывайте ее врачам. А вообще… – она внезапно широко заулыбалась и от этого вся как-то помолодела, – вы молодец, вы действительно ее спаситель. Ну идите, дорогой мой, с утра она ждет не дождется.

Демин как на крыльях влетел на верхний этаж. Прикрыв ноги одеялом, в серой больничной пижаме, лежала Зарема на койке. Издали увидела и заулыбалась. И вдруг мгновенно повернулась к нему спиной:

– Уй, гадкий! Уй, какой гадкий! Не подходи теперь ко мне. Больше никогда не подходи.

Демин привык к самым неожиданным выходкам Зары, и эта перемена его нисколько не удивила. Просто Зара затеяла какую-то новую игру.

– Это за что же казнь-то такая? – засмеялся он.

– Не подходи, гадкий, – громко прошептала Зара, – отдавай мои игрушки, я с тобою больше не вожусь.

– Но почему?

– Гадкий задавака, – улыбнулась Зара, – ну как не стыдно! Почему я об этом должна узнавать от других? Ну зачем ты молчал? На, получай, – и она протянула ему ту самую газету, которую рано утром Демин купил в киоске, газету с главой из повести Лени Пчелинцева.

* * *

А «восхождение» все продолжалось и продолжалось, и не было силы, способной его затормозить. Даже бешеный полет ИЛа всегда можно прекратить с помощью сектора газа и тормозных щитков. Здесь же рука Демина была бессильна. Вечером строго в семь за ним заехали Батурин с Олениным. Сами они были в светлых летних костюмах, но Демина, облаченного в галифе, гимнастерку и ярко надраенные сапоги, оглядели с нескрываемым удовлетворением.

– Писатель – это прежде всего человек с биографией, в особенности если речь идет о прозаике, – философски заметил Батурин. – Есть биография – значит есть писатель. А если нет опыта чувств и переживаний, значит, нет и писателя.

Новенькая голубая «Победа» помчала их через центр города на набережную и остановилась напротив древнего пятиэтажного дома со стрельчатыми башенками на верхнем этаже. У входа в здание Демин увидел несколько броских дощечек, извещавших, что здесь располагаются отделения союзов писателей, композиторов, художников, артистов. Ниже других – черных, строго официальных вывесок синела одна, менее официальная и даже несколько веселая, на которой был изображен древний, легендами овеянный, музыкальный инструмент и косыми буквами написано: «Ресторан «Лира». У этого злачного места была своя биография. До войны здесь помещалась скромная студенческая столовая. Когда над городом стали рваться авиабомбы – госпиталь легко раненных. После войны дом этот был отдан горсоветом творческим организациям. Однако шумная жизнь нижнего этажа с рестораном для всех стала немалой помехой для этих организаций. Представители творческих союзов повели было энергичную кампанию за закрытие ресторана, но вовремя одумались: разве строгий критик, звонкоголосый поэт или исполнитель нашумевших эстрадных песен против лангета, заливной осетрины с хреном или графинчика с коньяком? Конечно же, нет. Вот и сделали этот ресторан вольно или невольно закрытым. Чтобы в него попасть, нужно было преодолеть кордон в виде парадного подъезда, охраняемого бородатым старцем Михаилом Дмитриевичем, который беспощадно вопрошал каждого незнакомца:

– Прощения прошу, а вы куда и к кому?

Несмотря на душный вечер, оба зала «Лиры» были уже полны. За одними столами обитали огромные компании, судя по громким голосам и смеху, давно уже начавшие трапезу, к другим присаживались выпить рюмку и закусить на ходу, иные из посетителей переходили от столика к столику, совершая путаный, только им известный маршрут.

Демин сразу понял, что Батурин был здесь уважаемым человеком. Почти все с ним раскланивались, а с двумя или тремя знакомыми, он даже расцеловался.

Едва они успели присесть за облюбованный столик, как возле них оказался субъект с помятым лицом.

– Старик, – бесцеремонно обратился он к Батурину, – дай десятку. Честное слово, завтра верну.

Батурин безмолвно протянул ему десять рублей и вздохнул.

– Вот смотри, Демин. Это самое страшное… А ведь талантливым был, чертяка. Вместе с ним в свое время начинали. Сам Горький когда-то нас принимал. Ты, может быть, помнишь его повесть о беспризорниках – «Счастье на пороге». Ему бы шагать да шагать по литературной лестнице, а он с третьей ступеньки сорвался Демин с интересом осматривал высокий сводчатый зал с коричневыми, орехового дерева панелями и неярко горевшими люстрами. В зале висел папиросный дым, замысловатыми спиралями вился он над чистыми накрахмаленными скатертями, над тарелками и еще не опорожненными бутылками. В этом доме перемешивались самые различные запахи, от дешевых папирос-«гвоздиков», с какими сюда приходили начинающие поэты, до тяжелого, благородно-удушливого запаха гаванских сигар или сигарет с фильтром, с которыми не расставались маститые.

Широкоплечий лохматый Егор Дворцов, всю жизнь писавший о разоряющихся бедняках, курил щегольски.

Он приносил целые коробки сигар или сигарет, щедро одаривал ими знакомых и давал пространные комментарии, где, когда, в какой заграничной командировке он это курево приобрел.

К столику подошел долговязый молодой человек с чистеньким лицом, в модных остроносых ботинках и прекрасно сшитом костюме. Умные светло-серые глаза с интересом оглядели Демина.

– Ваш крестник, Сергей Кузьмич?

– Да, – рассеянно подтвердил Батурин. – Прошу знакомиться. Николай Демин, автор прекрасной повести о летчиках. А это – Игорь Домотканый, автор нашего журнала, талантливый поэт. Он сейчас завершает новую поэму. Я полагаю, Игорь, успех поэмы обеспечен…

– Как сказать, Сергей Кузьмич, – польщенно отозвался Игорь, и Демин обратил внимание на подчеркнуто капризный его рот. – Как сказать, – повторил он, небрежно показывая на худого, осыпанного перхотью и пеплом человека, у которого, казалось, не было и лица, потому что все закрывали огромные роговые очки, свисавшие на длинный нос. – Еще не известно, что наша глубокоуважаемая критика скажет. У Джона Ивановича Воробьева за плечами целый колчан со стрелами. И все ядовитые.

Человек, о котором это было сказано, подозрительно покосился на их стол.

– Почтеннейшие коллеги, вероятно, вы бросаете камешки в мой огород.

– В твой, Джон Иванович, – весело подтвердил Батурин, – и знаешь, о чем я думаю всякий раз, взирая на тебя?

– Никак нет, Сергей Кузьмич. Будь ласка, сделай открытие.

– Сто лет тебя знаю и всегда удивляюсь, сколько злости содержится в тебе.