Книга Девушки сирени, страница 119 – Марта Холл Келли

Поднявшись на три пролета, увидела, что Халина повесила на нашей двери новую афишу. «10 РАЙОН. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ВЫСТАВКА: ПОЛЬША В ПЛАКАТАХ». Афиша была в новом для Халины строгом стиле.

И как я могла забыть, что у нее сегодня выставка?

После моего отъезда дочь с удвоенной энергией занялась рисованием и живописью. Я старалась об этом не думать.

В кухне положила посылку на стол и просто на нее смотрела. И не открывая знала, что внутри.

Потом услышала, как мелкий камешек звякнул по стеклу, и подошла к окну, глянуть, кто там решил похулиганить. Наверняка соседские мальчишки. Я с парой недобрых слов наготове открыла одну створку.

Под окнами стоял Петрик.

– Сегодня чудесный день! Выходи играть, – позвал он.

Я оперлась локтями на подоконник:

– Ты так окно разобьешь.

Петрик даже спустя годы оставался таким же красивым, как в юности. Только в талии немного прибавил. Куда бы мы ни пошли, на него всегда заглядывались женщины. Конечно, когда думали, что я не вижу.

Петрик улыбнулся и подбоченился.

– Хочешь, чтобы я вытащил тебя на улицу?

Я закрыла окно, а Петрик за считаные секунды поднялся по лестнице и, раскрасневшийся, буквально влетел в квартиру.

Он подошел ко мне и хотел поцеловать, но я отвернулась.

– Я твой муж, не забыла?

– Кажется, я простудилась. Все тело ломит. И все время потею.

– До сих пор? Может, это из-за того, что ты перестала принимать таблетки?

– Не знаю.

Петрик положил ладонь на посылку:

– А это что?

– Посылка от Кэролайн.

– Ну? – Петрик подбросил мне посылку. – Открывай.

Я поймала ее.

– Не сейчас.

– Кася, чего ты ждешь?

– Я знаю, что в ней. Кэролайн хочет, чтобы я поехала в Германию, в Штокзее, и опознала там…

– Кого?

Я положила посылку обратно на стол.

– Герту Оберхойзер.

– Ее выпустили? – удивился Петрик.

– Они считают, что Оберхойзер могла открыть там врачебную практику. Им нужно, чтобы ее опознал кто-то, кто знает, как она выглядит.

– Она после всего работает врачом?! Ты поедешь?

Я промолчала.

– Кася, тебе потребуются специальные документы. И даже с ними нет гарантии, что тебя пропустят через границу.

– Все нужные документы в этой посылке, – пояснила я.

– И это недешево. Только на бензин…

– И деньги тоже там. Зная Кэролайн, могу, не открывая, сказать, что там и злотые, и марки.

Муж взял мои руки в свои:

– Я поеду с тобой. Халина поживет у твоих родителей.

– Петрик, я с этим покончила. Подполье. Равенсбрюк. Мне надо двигаться дальше.

– В том-то все и дело. У тебя не получается двигаться дальше. Ты, с тех пор как вернулась домой, хотя бы пару слов родной дочери сказала?

– Она все время пропадает на своих занятиях…

– Халинка скучала по тебе. Сделала специальный календарь и крестиками отмечала дни до твоего приезда.

– Я работаю в две смены.

Муж взял меня за плечи:

– Ты не можешь уделить ей хоть немного времени?

– Она все время у Марты…

Петрик подошел к стулу, на который, войдя в кухню, бросил свой пиджак.

– У тебя всегда кто-то виноват. – Петрик взял пиджак и пошел к входной двери. – Жизнь тебя ничему не учит.

– Куда ты?

– На выставку нашей дочери.

Я вышла в коридор.

Неужели он вот так уйдет?

– А как же ужин?

– Найду где перекусить. – Петрик остановился на пороге. – И ты подумай, я серьезно настроен поехать с тобой в Штокзее. Не каждый день выпадает шанс сделать такое.

Я отвернулась. Хлопнула дверь. У меня тошнота подкатила к горлу. Я смотрела в окно, как Петрик, сунув руки в карманы, выходит из дома. На улице он столкнулся с Халиной, она волокла разбухшую черную папку с образцами своих работ. Они обнялись, и каждый пошел своей дорогой. Халина – домой. Когда она вошла в квартиру, я все еще упивалась своей обидой на Петрика.

– Ты плохо выглядишь, – сказала Халина.

– Спасибо.

– Придешь на мою выставку сегодня вечером? Я надеялась, что ты сможешь.

Халина с каждым днем становилась все больше похожа на художницу. В тот день на ней была старая рубашка Петрика, вся в пятнах краски. Светлые волосы она зачесывала наверх и закалывала на затылке. Совсем как мама. Мне тяжело было на нее смотреть, настолько они были похожи.

Я убрала посылку Кэролайн под стол.

– Мне сегодня надо поработать.

– Мама, ты ни на одной моей выставке не была. Преподавательница хочет купить мой постер.

Я посмотрела в окно.

– Лучше беги, догони своего отца. Он отведет тебя поужинать.

– На выставке будут угощать сыром, – сказала Халина.

– И, как нетрудно догадаться, водкой.

– Ага.

Даже если современное искусство недостаточно современное, оно становится таким после двухсотграммового бумажного стаканчика с крепким алкоголем.

– Давай беги, найди отца.

Халина, не попрощавшись, вышла из квартиры, а я подошла к окну и наблюдала за тем, как она выходит из дома и идет по улице. Дочь казалась такой маленькой.

Я ждала, что она обернется и помашет мне рукой. Не обернулась. Ну хотя бы с одним из родителей у нее сложились хорошие отношения.

Потом вскрыла конверт с письмом от Зузанны. Оно оказалось коротким и по существу. Когда новости были плохими, сестра всегда сообщала о них коротко. Она не вернется. Снова продлила визу. Намекнула, что готовится к свадьбе. Хотя одна радостная новость в письме все же была – врачи в Маунт-Синай пришли к общему мнению, что рак все еще находится в стадии ремиссии.

За это я выпила одну из моих бутылочек из самолета.

На кухне нашлась только каша. Я положила себе немного на тарелку и налила стопку настойки Петрика. Самогон пился легко, горло не драл, и, как говорил папа, можно было ощутить привкус картошки. Она была вкуснее водки из самолета и хорошо усвоилась, чего я не ожидала от своего желудка. Я даже представила, как она там плещется вместе с кашей.

Неудивительно, что Петрик иногда ее попивал. После одной стопки дрожь пробежала по всему телу, а потом я почувствовала, как согрелись ладони, пальцы, голова и уши. К тому времени, когда я натянула свое американское платье, у меня даже мозг ничего не чувствовал. Улыбнулась своему отражению. С новым зубом я опять научилась смотреть на себя в зеркало.