Онлайн книга «Девушки сирени»
|
Я налила себе воды. Дверь в кабинет открылась, я обернулась и увидела ту самую женщину, которая приехала на серебристом мерседесе. И застыла на месте. У меня было такое ощущение, словно песок забил рот. Я поставила стакан на стол. Это была Герта. С планшетом в руке, в белом халате и с черным стетоскопом на шее она уверенным шагом подошла к столу. Я обрадовалась, что ей не пришло в голову протянуть мне руку, чтобы поздороваться, потому что у меня ладони были не то что потными, а мокрыми от пота. Я села. Мое тело превратилось в трясущееся желе. Она просматривала мою закрепленную на планшете анкету. Лицо у нее выражало нечто среднее между скукой и раздражением. – Миссис Баковски, что я могу для вас сделать на данный момент? Вы намерены стать моим пациентом? – Да, именно намерена стать. – Я вцепилась в колени, чтобы как-то унять дрожь в руках. – Я подыскиваю семейного доктора. Герта села в кожаное кресло и придвинулась ближе к столу. – Полячка? – Оберхойзер сняла колпачок с перьевой ручки. Мне показалось или она действительно спросила это с презрением? – Да, у меня муж бакалейщик. Почему меня так трясет? Все самое страшное уже давно случилось. Комендант Зурен в гробу на немецком кладбище. Или нет? Приговоренные нацисты имеют склонность возникать в этом городке. Не удивлюсь, если увижу, как он плывет на спине по озеру. – Живете в Пёлне? Она нахмурилась, взяла мой стакан и поставила его на льняную салфетку. – Да, – ответила я. – На Школьной улице? – Да. – Забавно, но в Пёлне нет Школьной улицы. – А я написала, что на Школьной? Мы просто только недавно переехали. За окном захлопала крыльями сорока. – Итак, миссис Баковски, что я могу для вас сделать? Почему она меня не узнает? Ее лицо никогда не сотрется у меня из памяти. – Вы не могли бы рассказать мне о своем предыдущем врачебном опыте? – По специальности я дерматолог. Но у меня многолетний опыт работы в здравнице Хоэнлихен и в клинической больнице в Берлине, и недавно я переключилась на семейную медицину. Как только сердце перестало бешено колотиться, я сразу почувствовала себя уютно в новой роли. Она действительно меня не узнала. – О, это, должно быть, очень интересно, – сказала я. – А до этого? – Я была доктором в исправительном женском лагере под Фюрстенбергом. Герта откинулась в кресле и сцепила пальцы. Это, без сомнения, была Оберхойзер, но она изменилась. Стала более утонченной. Длинные волосы, дорогая одежда. Тюрьма не сломила ее, а сделала более искушенной. Почему преступники благоденствуют и ведут роскошный образ жизни, а их жертвы ездят в ржавых консервных банках? – О, Фюрстенберг – чудесный город, – защебетала я. – Озеро и прочие красоты. – Так вы там были? Вот он – этот момент. У меня был выбор. Уйти и опознать ее или остаться и высказать все, что я действительно хотела. – Да. Я там сидела. Часы пробили половину часа. – Это было давно. – Герта выпрямилась и начала устранять несуществующий беспорядок на столе. – Если у вас больше нет вопросов, у меня еще пациенты, и я уже выбилась из графика. Вот она – прежняя Герта. Не способна долго быть вежливой. – Я – твой последний пациент. Герта улыбнулась. Это что-то новое. – Зачем ворошить прошлое? Вы здесь, чтобы вершить справедливость, как вы ее понимаете? Все мои заготовленные речи вылетели из головы. – Ты действительно меня не узнаешь? Улыбка исчезла. – Ты меня оперировала. Ты убивала молоденьких девочек. Детей. Как ты могла? – Я делала свою работу. Я годы провела в тюрьме только за то, что занималась академическими исследованиями. – Пять лет. Тебя приговорили к двадцати годам. И это твое оправдание? Академические исследования? – Мы пытались спасать немецких солдат. И, к вашему сведению, наше правительство много лет реализовывало право использовать казненных преступников для такого рода экспериментов. – Вот только мы были живыми. Она внимательнее ко мне присмотрелась. – Я отбыла наказание, а теперь, прошу меня простить… – Моя мать тоже была в Равенсбрюке. Герта задвинула полку стола, как мне показалось, слишком уж резко. – Глупо рассчитывать, что я помню всех правонарушительниц. – Халина Кузмерик. – Это имя мне ни о чем не говорит, – не задумавшись ни на секунду, отозвалась Герта. – Ты перевела ее в первый блок. – Через Равенсбрюк прошло больше ста тысяч правонарушительниц. – Прекращай называть нас правонарушительницами. – Я не помню человека с такими данными. – Герта быстро глянула на меня. Она меня боится? – Халина Кузмерик, – повторила я. – Медсестра. Работала с тобой в лазарете. – В лазарете было три смены медсестер из числа заключенных. Вы рассчитываете, что я кого-то из них запомнила? – Герта улыбнулась. – Блондинка, свободно говорила по-немецки. Художница. – Я была бы рада вам помочь, но у меня не очень хорошая память. Простите, но я не в состоянии запоминать всех медсестер, которые умеют рисовать портреты. За окном ветер разогнал облака, и солнечный свет залил стол Герты. Время замедлилось. – Я не говорила, что она рисовала портреты. – Вынуждена попросить вас уйти. У меня действительно еще много дел и… Я встала: – Что стало с моей матерью? – Если у вас хватает здравого смысла, вы вернетесь в Польшу. Я шагнула к столу: – Да, тебя выпустили, но есть те, кто считает, что ты не понесла заслуженного наказания. И поверь, таких людей много. – Я отсидела свое. Герта надела колпачок на свою ручку и бросила ее на стол. Кольцо у нее на пальце поймало солнечный луч и засверкало всеми цветами радуги. – Какое красивое кольцо, – произнесла я. – Это моей бабушки. – Ты больная. Садистка. Герта посмотрела в окно. – Я не понимаю, о чем вы. – Кpaйняя, coзнaтeльнaя и цeлeнaпpaвлeннaя жecтoкocть, цeлью кoтopoй являeтcя нe дocтижeниe кaкиx-либo peзультaтoв… |