Онлайн книга «Девушки сирени»
|
– Мама, давай съездим в Саутгемптон. Перемена обстановки – как раз то, что нам нужно. Коттедж «Джин Лейн» к тому времени мы уже продали, но у Бетти там был дом. – О нет, там теперь полно ньюйоркцев. – Мама, ты сама из Нью-Йорка. – Дорогая, давай не будем препираться. После смерти отца мама перестала ходить на пляж – слишком много воспоминаний. – Думаю, мы сейчас в любом случае не можем позволить себе уехать куда бы то ни было. Скоро похолодает, и сиротам понадобятся теплые вещи. – А ты еще можешь посылать свои посылки по почте? – Немцы агитируют за оказание помощи сиротам, и даже тем, кто в транзитных лагерях. Снижают свои издержки. – Какие добрые эти боши. Мама презрительно называла немцев на французский манер бошами, в переводе – башка. Это был ее маленький акт сопротивления. Я вернулась к кровати и собрала охапку папиных шерстяных пиджаков. Мама потянула один за рукав. – Этот можно отрезать… Я потащила пиджак к себе. – Мама, мы не будем распарывать папины вещи. И потом, мы шьем вещи для детей, нам нужна ткань, которая не колется. – Кэролайн, после смерти отца прошло больше двадцати лет, а верблюжья шерсть для моли – просто мечта. – Вообще-то, я папины пиджаки для себя приберегаю. Мне действительно шли отцовские пиджаки. Все из двухслойного кашемира, вигони или «ломаной саржи», а кожаные пуговицы – произведение искусства. И карманы с атласной подкладкой такие плотные, что рука в них погружается, как в воду. Плюс ко всему в пиджаке отца я чувствовала себя ближе к нему. Бывало, стоя на переходе в ожидании зеленого сигнала, нащупывала в швах крошки табака. А как-то раз нашла в потайном кармане мятный леденец в помутневшем целлофановом фантике. – Кэролайн, ты не можешь хранить все его вещи. – Так экономнее. – Мы пока еще не в работном доме. Тебя послушать, так нам пора взяться за руки и распевать «Ближе, Господь, к Тебе». До сих пор мы как-то справлялись. – Возможно, стоит сократить прислугу. После смерти отца мама собирала нуждающихся, как иной маньяк коллекционирует ложки или китайский фарфор. Для меня стало обычным делом обнаружить в гостиной какого-нибудь бродягу, который почитывает «Гроздья гнева» с бокалом сладкого шерри в руке. – Но, дорогая, у нас же нет ливрейных лакеев. Если ты имеешь в виду Сержа, то он член семьи. К тому же Серж – лучший повар в этом городе и, в отличие от многих, не пьет. – А мистер Гарденер? – спросила я. Наш садовник, с такой удивительной по совпадению фамилией [24], тоже был членом семьи. Гарденер, с его добрыми глазами, с коричневой и гладкой, как конский каштан, кожей, был с нами с той поры, как мы разбили сад в Вифлееме, незадолго до смерти папы. По слухам, его семья бежала в Коннектикут из Северной Каролины по «Подпольной железной дороге» с остановкой на «станции», которая когда-то располагалась в старой таверне «Бёрд» аккурат напротив нашего «Хей». Помимо природного дара выращивать античные розы, Гарденер обладал еще одним достоинством – он, не раздумывая, закрыл бы собой маму от пули. А мама закрыла бы его. Так что Гарденер был с нами навсегда, и мой вопрос носил риторический характер. – Пара горничных нас не разорит, – продолжила мама. – Если хочешь сэкономить несколько пенни, пусть консульство оплачивает пересылку твоих посылок. – Рожер со мной скидывается. Да и посылать мне в последнее время особенно нечего. Материала на одежду просто не купить. – Дорогая, можно устроить благотворительное представление. Тебе наверняка понравится снова выйти на сцену, и костюмы у тебя есть. Костюмы. Ярды ткани без проку рассыпаются в прах в старых кофрах, а ведь из них можно шить самую разную детскую одежду. – Мама, ты – гений. Я побежала в спальню и вытащила из гардероба чемодан с наклейками из городов, где я в свое время выступала. Бостон. Чикаго. Детройт. Питтсбург. Притащила чемодан в гостиную. Запыхалась. Пора прекращать таскать сигареты у Пиа. Мама при моем появлении расправила плечи: – О нет. Кэролайн, только не это. Я открыла чемодан и впустила в гостиную запахи кедра, старого шелка и театрального грима. – Мама, это гениально. – Дорогая, как ты можешь? Мы постоянно собирали реквизит и костюмы. Шелковое боди, веер из китового уса от Тиффани. Но на деле мама шила все костюмы, в которых я выходила на сцену, – от «Двенадцатой ночи» в Чапине до «Виктории Реджины» на Бродвее. Оставлять себе костюмы было нельзя, но у меня сохранились те, что создавались для школьных спектаклей, а мама часто шила запасные костюмы для бродвейских постановок. И шила она их из самого лучшего бархата, из самых ярких шелков и тончайшего хлопка. А завершала каждую свою работу перламутровой пуговицей, которую мастерила из найденных на пляже Саутгемптона ракушек. Пуговица, пришитая моей мамой, – пришита навеки. – «Венецианский купец», – объявила я, вытащив из чемодана куртку и штаны из фиолетово-голубого бархата на подкладке из горчичного шелка. – Две рубашечки на двух карапузов. А что будем делать с подкладкой? – Трусики? – Гениально. – Я достала вышитое мелким жемчугом кораллово-розовое атласное платье. – «Двенадцатая ночь». – Неужели тебе совсем не жалко такую красоту? – Вообще не жалко. А если у тебя рука не поднимается, я сама распорю. Мама выхватила у меня платье. – Естественно, я все сделаю. Дальше последовали бархатное платье цвета хереса «Амонтильядо», пелерина из искусственного белого горностая и алый шелковый плащ. – «Конец – делу венец». – Я повыше подняла платье. Неужели у меня была такая тонкая талия? – Из плаща выйдет шесть ночнушек для мальчиков, а из платья – две курточки. А мехом подложим рукавички. – Есть новости о твоем друге Поле? – Никаких. Мы теперь даже газет из Франции не получаем. Хотя мама интересовалась нашими отношениями, что называется, «по принципу необходимости ознакомления», она все-таки понимала, что Пол очень важен для меня. А в связи с тем, как развивались события во Франции, похоже, искренне за него волновалась. – Его жена – хозяйка магазина одежды? – Магазина белья, если быть точной. Называется Les Jolies Choses. – Белья? – переспросила мама таким тоном, будто я поведала ей о том, что Рина жонглирует горящими томагавками. |