Онлайн книга «Девушки сирени»
|
Книга сама собой открылась на пятой главе, и я увидела подарок Нади, который она купила для меня, – билеты на все десять танцев с Петриком. В тот день я была слишком зла, чтобы, сидя у стены, оплакивать наше потерянное детство. Мы просто хотели гулять с ребятами, танцевать и читать детективы. А теперь Нади нет, ее увезли нацисты, и, возможно, навсегда. В память о ней у меня осталась только книга и закопанная в саду на заднем дворе фотокарточка. Вернувшись домой после обеда, я решила, что надо достать фотокарточку Нади и другие «сокровища», которые мы закопали на заднем дворе в самом начале войны. – Думаю, пока еще не время, – сомневалась Зузанна. – Лучше сделаем это, когда немного освоимся. Сейчас это может эмоционально… Мы стояли на заднем дворе, Зузанна напряженно сцепила пальцы рук и совсем не была похожа на мою старшую сильную сестру. Мы с папой не стали слушать ее возражения. Папа отсчитал шаги. Десять, одиннадцать, двенадцать. Уцелели наши самые дорогие вещи в жестяных банках или нет? Папа, опустив руки, целую минуту стоял на месте нашего клада, мне даже показалось, что он плачет. Но потом встряхнулся и вонзил лопату в твердую утоптанную землю. Папа копал так, будто его жизнь зависит от того, что он найдет под землей. Очень скоро лопата звякнула о металл. Мы втроем разгребли руками землю и вытащили на поверхность давно закопанные папой банки. Потом, запыхавшиеся, сидели на земле и просто смотрели на свой клад. Зузанна лишь мельком глянула на яму и сразу расплакалась. Вспомнила маму? Сестра так редко давала волю чувствам, что я в глубине души даже была рада ее слезам. Папа взял банку с откидывающейся крышкой. Открыл, коротко вздохнул и сразу закрыл. Но я успела увидеть его старый серебряный пистолет. Сколько же у него теперь пистолетов? Дальше шла пшеничная крупа. Удивительно – она не отсырела и, вполне возможно, еще была съедобна. Потом мы начали открывать жестяные банки. Папа передал мне одну. Я соскребла воск и достала шарф. В это трудно поверить, но в банке сохранился запах Петрика! В следующей банке нашла фотокарточку, где мы с Надей сидим верхом на корове. Даже моя скаутская форма оказалась в отличном состоянии. И вельветовое платье, которое мама сшила мне, шестнадцатилетней, не поблекло и было таким же ярко-красным. Я надела его прямо на блузку с юбкой, но платье все равно болталось, потому что вес я еще не набрала. Ничего из этого не заставило меня расплакаться, я просто была счастлива вернуть дорогие моему сердцу вещи. Последняя коробка была из-под печенья. Я сломала печать из воска, открыла крышку и достала мамины колонковые кисти во фланелевой скатке. Они были как новые. И только в этот момент меня захлестнула невыносимая печаль. Мамы больше нет, она не вернется домой и никогда не будет рисовать этими кисточками. И я тоже была в этом виновата. Папа и Зузанна обняли меня за плечи, и мы заплакали прямо там, сидя на корточках возле выкопанной ямы. Несмотря на все, я продолжала надеяться, что Надя и Петрик вернутся, и каждое утро проверяла списки на доске объявлений Центра репатриаций Красного Креста в нашей люблинской больнице. Сотрудники центра были вежливы, но я догадывалась, что им уже надоело наблюдать, как я ковыляю к доске объявлений. Из-за хромоты я ходила медленно, так что у них было время найти способ избежать разговора со мной. Увидев меня, они либо убегали, либо листали свои бумаги и делали вид, будто очень заняты. Если мне кто-то и отвечал, то всегда коротко. В то утро девушка за столом не дала мне даже слова сказать и сразу отчеканила: – Нет. Петрика Баковски – нет. Нади Ватробы тоже нет. Дальше я пошла на почту, проверить список, который папа вывешивал в прохладном вестибюле. К концу лета многостраничные списки сократились до одной жалкой странички. Я провела указательным пальцем сначала по фамилиям на «В», потом на «Б». Бадовски, Багински, Баджрик, Бакалар, Бал, Балкер. Мне становилось легче на душе, когда я читала фамилии тех, кому посчастливилось вернуться, и обычно только в самом конце списка понимала, что Петрика среди них нет. Папа вышел из своего кабинета, увидел меня возле доски объявлений и махнул рукой: – Кася, дорогая, не могла бы ты зайти ко мне на минутку? С чего это вдруг он такой вежливый? Папа, сколько я себя помнила, всегда занимал этот кабинет с высоким потолком. На широком дубовом столе были разложены посылки самых разных размеров. Скоро папа или кто-нибудь из сотрудников почты выдадут их указанному в адресе получателю. Но чего-то не хватало. Я лишь через несколько секунд поняла, чего именно. – Папа, а где флаг? Польский флаг папа, к великой радости постоянных клиентов, вернул в свой кабинет сразу, как только нацисты ушли из Люблина. Это новые власти заставили его убрать флаг? Теперь ясно: он с ними сотрудничает. Папа подошел к окну и задернул шторы. – Мне надо с тобой поговорить. У нас мало времени. Я должен тебя предупредить. Ты только не волнуйся. Мы все уладим. Не знаю, как другие, но, когда мне говорят «ты только не волнуйся», я перестаю соображать, потому что у меня от страха мурашки начинают бегать по спине. – О чем ты? Последний раз я видела папу таким напуганным в ту ночь, когда мы вместе с мамой закапывали на заднем дворе наши самые ценные вещи. С мамой. Каждая мысль о маме по-прежнему была для меня как удар под дых. – Я слышал, что о вас, о девочках, которые вернулись из Равенсбрюка, начали ходить разные слухи. – И кто их распространяет? – Кася, тут не до шуток. Говорят, что тебе нельзя доверять. – Да не верь ты этим… – И Зузанне тоже. Тут мне стало по-настоящему страшно. – Кто это говорит? – Власти… – Кто? НКВД? Разреши, я с ними поговорю. – Кася, все очень серьезно. – Нельзя доверять? Что это вообще значит? – Они считают, раз вы были в немецком лагере, значит вы работали на немцев и, следовательно, замарались. – Глупость какая. – Кроме того, видели, как ты производила некие подозрительные действия. У тебя есть тайник? – Ты про стену возле Надиного дома? Это наши детские игры… – Значит, прекрати в них играть. За тобой наблюдают. – Да как можно жить в постоянном… – Ты хочешь, чтобы тебя снова увезли? И в этот раз навсегда? Иди к Зузанне, и уничтожьте все свидетельства… – Значит, ты это серьезно. – Твою скаутскую форму. Твои письма, которые я сохранил. |