Онлайн книга «Тринадцать подвигов Шишкина»
|
Но следующий «стих» буквально опрокинул: «Чегой-то я запутался: «эту… той…», но слезу давит», – всхлипнул внутренний голос. – Щас тебя и вовсе жаба задавит! – сказал ему Шишкин-младший. – Ты ветер на диване видел? А!.. Привык, что только лентяи там валяются? Отнюдь! Аврал ветра
Тянулись листья на каштане, Показывая ветру путь, Где он бы мог, как на диване, В тени каштана отдохнуть. А он всё прыгал по берёзам, Их листья – крохи теребил, Запутавшись в них, фыркал носом И солнца мишурой пылил. То тут, то там он появлялся, Пинком дремавших ободрял, Как будто лени их боялся И им устраивал аврал. «Ну и где тут ветер на диване? Каштан его заманивал, да и то – не на диван, а в тень. А ветер и не думает об отдыхе: прыгает, теребит, пинком ободряет задремавших… – возразил внутренний голос. – Ты вот мне, как филолог, лучше скажи: а мишурою можно пылить?» – Можно, если она от одного Нового года до другого в пыльном чулане валяется. Ну перепутал дяденька мишуру с блёстками или конфетти – что же, его за это убить? В пылу сочинительства не только это забудешь. Вон, когда у него ветер до липы домогался, то был безлик, а теперь – с носом! Всё течёт, всё меняется… Меня вот другое беспокоит: что-то у автора с дефисом не заладилось: и частицу «как» в «как-никак», и «крохи» в «листья-крохи» целое тире разделяет. «А мне вообще этот ветер не нравится, – признался внутренний голос. – То липу за голые места маньячно хватает, то пинки раздаёт. Гони ты его вместе с автором! Что нам, читать больше нечего?!» – Ну, почему же, читки у нас ещё полно! – ответил Александр и принялся за творения следующего пиита. Лечу я одними ногами, Крыльев мне не дано. По ветру под парусами Мчаться предрешено! Время летит стрелою, — Хочется все успеть. В век скоростей свечою Буду теперь гореть! Мне бы воску побольше, Да подлиннее фитиль, Чтобы сильнее и дольше Он в темноте светил. Чтобы дул ветер в спину, Чтоб не кренился киль, Чтобы во тьме не сгинул, Чтобы горел фитиль! «Это кто пишет?» – обеспокоенно спросил внутренний голос. – Девушка. Леной зовут. «А куда ей фитиль вставили?» – Слушай, вот ты на меня говоришь, а сам – законченный пошляк! «Может быть, и так, – согласился внутренний голос. – Но как удержаться? Летит-то одними ногами! Другие-то – хоть с одним крылом…» – Ей паруса помогают, тем более что летит она по ветру и киль пока не накренился. «Я не знаю, куда она приделала паруса и киль, и, кстати, как он может крениться, но, согласен, в стихах всё возможно… О, эврика! Я понял, как она летит одними ногами! Она, как Мюнхгаузен, на ядре летит! Вот и фитиль горит! Ох и не поздоровится кому-то, когда такая Леночка цели достигнет!» – Да уж! – согласился Шишкин-младший. И взялся за следующего автора. Все для праздника готово, Сердце бешено стучит, Истомившись в ожиданье, Гостья грустная сидит, Пляшут пьяные соседи, В окно лезет серый кот, Но когда же ты настанешь, Новый старый Новый год. – Душераздирающая вещь! Особенно, где про гостью грустную. И всё-то для праздника готово, и соседи уже вовсю его отмечают, а здесь… Никак не наступает этот новый старый Новый год! «Соседи старый старый Новый год провожают, – укоризненно пояснил внутренний голос. – До нового старого они тоже ещё не добрались. Но почему герой стиха гостью развеселить не может?» – А грусть-тоска самого его съедает. Одолела молодца. Грусть подкралась незаметно, Приютилась на душе, И соленою слезинкой, Проявилась на лице. Каплей маленькой упала, Растворилась вся в воде, И по речке побежала, Покатилась по реке. К морю синему приплыла, Заплескалась на волне, А потом вдруг испарилась, И не видно, нет нигде. «Но вот же испарилась! Чего же он гостью-то не веселит?» – не унимался внутренний голос. – Ты понимаешь… – Шишкин-младший даже задумался на мгновение, как бы поделикатнее преподнести своему постоянному собеседнику истинную причину грусти автора стихов: Всего лишь пять часов утра, И крепким сном все люди спят, Соседка бабка втихаря, Охапку дров моих несет. Я так и ахнул на толчке, Штаны свои едва надел, Подумал, что приснилось мне, Что обезумел, опупел. Но нет – это не снится мне, Мои дрова старуха прет, А я стою тут на толчке, Но, что так в жизни не везет? «Да… Это, конечно, любого из колеи выбьет… Помнишь, как сам-то переживал, когда тебе дрова привезли? Спасибо Сереге Доржиеву и тимуровцам…» – Да помню я, помню! – раздраженно отмахнулся Шишкин-младший, уличённый в факте куркульства. «А чего там всё-таки с гостьей-то? Нигде автор не сообщает о её дальнейшей судьбе? По-человечески переживаю за девушку…» – Щас поглядим… – Шишкин-младший зашуршал бумажной пачкой. – Так-с, так-с… А, вот…! «Ты что-то крикнула обидное с балкона, я выругался матом про себя». «И всё?!» – Ну почему же… Это в оном двухстрочном «стихе» всё, а в другом автор уже вслух заявляет: Не подходи, не приближайся, Меня обидеть не старайся. Не рви мне душу изнутри, Глазами в сердце не смотри. Веревок из меня не вей, И кровушку мою не пей. И если хочешь жить одна, Живи, живи любовь моя. «В общем, гуд бай, май лав, гудбай!.. И чего, больше про любовь не пишет?» – Да завались ещё! Но появляются и другие темы. Про войну, про погоду и времена года опять же… А вот и вовсе драма жизни: Он кочегаром числился в конторе, Одет, как денди лондонский ходил, Частенько местный участковый Его проведать приходил. Все знали, что «щипач» парнишка, Но взять его с поличным не могли, И знали, что сидел он в зоне, И что отца его охранник застрелил. Профессия ему досталась по наследству, В делах своих он преуспел, И если захотел, то «Волгу» В один бы день он заимел. Но жадным не был тот парнишка, И кодекс чести он блюдил, На жизнь хватало и с излишком, И просто значит жил он, как хотел. Года, как птицы пролетели, Кто говорит, что он запил, Кто говорит, что в зоне завалили, А кто, что за бугор свалил. По жизни много я мотался, Людей я разных повидал, Судьба одних текла прекрасно, Других же оставляла не у дел. «О, да Никифор Ляпис-Трубецкой нервно курит в сторонке! «Страдал Гаврила от гангрены… Служил Гаврила почтальоном… Гаврила ждал в засаде зайца… Гаврила шёл кудрявым лесом, бамбук Гаврила порубил…» Классика жанра! [6] – обрадовался внутренний голос. – Это же можно и под три аккорда, позаунывнее, с надрывным причитанием… Хотя примитивно оценивать автора тоже неправильно. Вон он и денди лондонского поминает А это уже – у самого Пушкина!» |