Онлайн книга «День рождения Лукана»
|
Между тем время неумолимо приближало его собственное выступление. И вот он уже сам подходил к столику для чтения, чувствуя тяжесть в ногах и холодок в щеках. – По просьбе редчайшей из жен, госпожи Поллы Аргентарии, и я написал стихотворение на сегодняшний праздник, – начал он. – К сожалению, я не успел предварительно показать его ей, так что, госпожа Полла, ты вольна не принимать этого обращения, если оно тебе не понравится. Что до меня, то я не решился тягаться с несравненными гекзаметрами Лукана, отчего выбрал для себя Фалеков стих, – прошу видеть в этом знак моего величайшего почтения к поэту. Потом он глубоко вдохнул и начал читать: День рожденья Лукана пусть отметит Всякий, кто, в исступлении ученом На холмах, где Истмийской храм Дионы, Жадно пьет от священных вод Пирены. Кто причастен рождению искусства: Ты, Аркадец, создатель звонкой лиры, Ты, Эван, Бассарид стрекатель ярых, Гиантийские сестры с Фебом вкупе! Пурпур лент пусть венчает ваши кудри, А по кипенно-белым одеяньям Юный плющ пусть стремит свои побеги! Пусть ученость потоком разольется, Зеленей станет в рощах Аонийских! Если тень твоя видеть свет способна, Пусть сплетенья венков ее утешат!
[152] Окинув взглядом собравшихся, он увидел напряженное спокойствие на лице Поллы, заинтересованность учеными предметами, загоревшуюся в глазах ее мужа, а также привычную ироническую усмешку на лице Марциала, выражавшую мысль, что «Классик», как всегда, с головой зарылся в пыль веков. На остальных слушателей у него уже не хватало внимания. Читая собственное описание чествования поэта на Кифероне, Стаций поймал себя на мысли, что очень хотел бы, чтобы все и правда перенеслось туда, и ответ за все держал бы не он, а Аполлон, музы и Мнемосина. Далее шла необходимая по смыслу и безобидная по форме похвала родине поэта, Испании. Стаций изобразил ее такой, какой она казалась ему в детстве, когда он наблюдал, как солнце садится в огненное море: Сколь блаженны и счастливы те страны, Где вблизи виден бег Гипериона, Слышен скрип колеса, когда нисходит Колесница на воды Океана… Дальше шла более чувствительная часть, и Стаций сам ощутил, что его голос звучит обреченно: …Лишь явился на свет и первым криком Огласил он, младенец, эту землю, Как его приняла к себе на лоно Каллиопа сама и, скорбь забывши По навеки ушедшему Орфею, Говорила: «О мальчик, музам милый, Быстро ты превзойдешь певцов маститых. Нет, не реками править иль зверями, Или гетскими ясенями двигать, — Волновать станешь Тибр ударом плектра, Песней всадников поразишь ученых, Потрясешь и сенат порфироносный… Он уже не мог смотреть по сторонам, понимая, что его Каллиопа как две капли воды похожа на сидящую перед ним прекрасную женщину в аметистовых одеждах, с простой прической и сединой в волосах. И она сама, заливаясь слезами, рассказывала краткую и печальную историю жизни поэта, как рассказывала ему, сидя в мраморной беседке над голубой бездной Дикархея. Но дальше образ музы дробился: помимо седеющей женщины в аметистовых одеждах возникала другая, юная девушка, которую он увидел когда-то случайно в день ее высшего торжества и в пору безоблачного счастья: …Но не только поэзии искусство, — Подарю я тебе и факел брачный, И супругу под стать тебе, какую Дать Венера могла бы иль Юнона. Всем взяла: красотой, умом, богатством, Простотой, и ученостью, и родом. Песни брачные пред порогом вашим Воспою я сама на праздник светлый!.. Сколько времени продолжался их брак? Лет пять, как получалось по рассказу Поллы. Но что значили эти пять лет по сравнению с двадцатью пятью годами ее жизни после него? Мгновение! О свирепые, яростные Парки! Долгоденствие лучшим не дается! Отчего высота грозит паденьем? Точно ль ранняя смерть – удел великих? Так рожденный Аммоном-Громовержцем, Чей приход и уход – в сиянье молний, В Вавилонской почил гробнице тесной. Так рукою трепещущей Париса Был повержен Пелид – Фетиды поросль. Так по волнам рокочущего Гебра Уплывала от нас глава Орфея. Пурпурные цветы вокруг золотой маски сами по себе напоминали скорбный рассказ Поллы о смерти Лукана, а представившийся ей образ головы Орфея неотступно стоял перед глазами Стация, когда он писал свое стихотворение. Закончив слезами рассказ Каллиопы, Стаций перешел к самой ответственной части своего стихотворения, в которой с излишним, как ему теперь казалось, дерзновением призывал поэта вернуться на землю: Ты же, – где бы ты ни был, – там, над миром, Где несутся на быстрых колесницах Души лучших, молвою вознесенных, И смеются над дольними гробами, Или там, где в священных мирных рощах Элизейских покоятся счастливцы, Где с тобою фарсальские герои, И твоей благородной песни звукам И Помпеи внимают, и Катоны (Тень святая! Лишь издали ты видишь Бездну Тартара, слышишь стоны грешных, Наблюдаешь, как факел материнский Освещает бескровный лик Нерона)… После разговора с Поллой Стаций уже не сомневался, что слухи о Лукане не имеют под собой никакой почвы. Он развил ту мысль, которую подала ему Полла в их первой беседе: певцеубийце Нерону мало было смерти вдохновенного поэта-пророка, ему надо было очернить его память, приравнять его к себе, выставить почти матереубийцей. Возможно, сюда примешивалась уже другая зависть: ходили ведь слухи, что заговорщики хотели поставить принцепсом Сенеку, так что в случае успеха Лукан оказывался его ближайшим наследником. Подумать только, на императорском троне могла утвердиться династия Аннеев – философов, поэтов! И статуи целомудренной женщины с правильными чертами лица и строгой прической богини украшали бы форум, Палатин, Капитолий. Разве одной этой мысли не достаточно для того, чтобы возжечь пожар ненависти в завистливой душе человека, запятнавшего себя всеми мыслимыми и немыслимыми пороками? Да, смерти мало – она не может повредить тому, кто уже проложил себе путь в бессмертие. Только цепкая, липкая, гнусная ложь – против нее бывают бессильны и великие. А ведь эту ложь повторяют и, возможно, будут повторять многие, как повторял он сам, пока случай не открыл ему глаза! Наконец, Стаций дошел до концовки, вызвавшей опасения проницательной Клавдии: Светлым к нам ты явись, на голос Поллы Отзовись, умоли богов безмолвных Уступить хоть денек! Порой врата их Позволяют мужьям вернуться к женам. Не обманом вакхических заклятий Возвращает она тебя на землю, Нет, к тебе самому она взывает, Сохраняя твой образ в самом сердце. Не приносит ей в горе утешенья Блеск твоей золотой посмертной маски, Что мерцает над тихим брачным ложем, Сторожа ее сон. О смерть, уйди же! Это праздник начала новой жизни! Прочь, жестокая скорбь! Пусть по ланитам Слезы счастья текут и сладкой боли, Что оплакано, будет то священно. Дочитав, Стаций решился наконец поднять глаза. Полла закрыла лицо руками и беззвучно плакала, приклонившись к плечу обнявшей ее Клавдии. Все собравшиеся с состраданием смотрели на нее, не решаясь произнести ни слова. Праздник все более напоминал игры в амфитеатре и прилюдные мучения истязаемых. Только здесь речь шла не об осужденной преступнице, а о почтенной матроне, хозяйке дома. Именно такого исхода Стаций и боялся. |