Онлайн книга «Рябиновый мед. Августина»
— Милая Инночка, вы даже представить себе не можете, как порадовали меня! Теперь ведь уж и в гости люди не ходят… Учительница разливала чай, а гостья застыла перед фотографией на стене — решетки соборных окон, на фоне которых в три ряда — гимназистки в белых фартуках, преподаватели, священнослужители, начальница в пенсне — улыбки, надежды, тревоги… — Зоя Александровна, я… я… Она отвернулась от снимка, достала платок. Ей стыдно было признаться, что в гости к учительнице ее привело не желание вспомнить прошлое, а невыносимая боль новой потери, которую не с кем разделить. — Я понимаю вас, Инночка. Вы плачете о своих подругах, не так ли? Софи, Мари… Их судьба трагична. Но это — судьба вашего поколения… — Зоя Александровна, милая, за что?! Маша и Соня — лучшие! Честные, чистые, молодые. За что?! — А императрица? А великие княжны, наследник? — спокойно возразила учительница. — Разве они не были чисты и молоды? Мне ли тебе говорить об этом? Мученичество — это не знак проклятия, это знак любви. — Как вы спокойно об этом говорите… А я все время думаю — я так много видела вокруг себя крови, настоящих, ненадуманных страданий, что иногда кажется, сердце не способно вместить столько. Или разорвется, или — зачерствеет. Но речь не обо мне. Я вот о чем — возможно ли, что на этой крови когда-нибудь вырастет что-то светлое? То самое светлое будущее, ради которого вся эта каша заварена? И какова моя роль во всем этом? — Ты говоришь о смысле жизни, Инночка… Этот вопрос рано или поздно встает перед каждым мыслящим человеком. — Да, наверное. Вот вы, отец Сергий, матушка Александра — все наши старшие, это мне понятно. Ваша жизнь была — служение людям… — Жизнь во все времена должна быть служением людям. — Но вот вы. Я теперь говорю о вас. Вы воспитывали нас на высоких идеалах, любви к человеку, к Родине, к Богу… А как я могу воспитывать детей, если мои идеалы расходятся с теми, которые сейчас в ходу? Зоя Александровна разлила кипяток в чашки, подвинула к гостье вазочку с вареньем. — Это вам, Инночка, подскажет ваше сердце. Кстати, у вас замечательный мальчик. Такой вежливый, всегда поздоровается. По-моему, они дружны с Сережей? Часто вижу их вместе. — Да, это так. Бедный Сережа… Муж категорически отказался взять его к нам хотя бы на время. — Ну что ж, всякое бывает. Возможно, со временем Павел Юрьевич смягчится. Ведь он тоже педагог… Вы по-прежнему работаете вместе? — Нет. Муж считает, что супругам лучше работать в разных местах. После пожара ему предложили уволиться, и к лучшему — теперь он возглавляет среднюю школу. Он доволен новой работой… — А вы? — Я осталась в детском доме, мы перебрались из Буженинова ближе к городу, почти в черте его, но в лесу. Знаете, где это? — Далековато вам ходить. — Ничего, я привыкла. Зато теперь у Владика есть настоящий дом и полная семья. — Инночка, позвольте задать вам вопрос? Конечно, вы много пережили, милая. Но вы молоды, любимы… Почему же в ваших глазах я не вижу… как лучше выразиться… отблесков женского счастья? — Не видите? — улыбнулась Августина. — Это, наверное, потому, что разговор у нас с вами пошел такой… печальный. — В самом деле? — Да, да, у меня все замечательно, Павел Юрьевич хороший человек, и я рада, что мы встретились. Августина вспомнила про чай, начала расхваливать варенье, и чуткая Зоя Александровна не стала развивать тему. Когда человек прячет глаза, не стоит лезть к нему в душу. Ученица, в свою очередь, выпив остывший чай, спросила: — Зоя Александровна, знаете, нас, гимназисток, всегда занимал вопрос… Можете мне не отвечать, если сочтете его дерзким, но я все же задам его. Вы пережили личную драму? Зоя Александровна улыбнулась. Ответный ход ученицы развеселил ее. — Неужели вы, дети, судачили обо мне? — Ну, предположения строили. — О да. Это была «личная драма». Он был видный государственный деятель, и, увы… он был женат. — Всю жизнь вы продолжали любить его? — Глупо, правда? Всегда есть выбор: выйти замуж без любви или же всю жизнь оплакивать несбывшееся. Признаюсь, иногда я раздумываю о правильности принятого однажды решения. Глядишь, сейчас у меня подрастали бы внуки, рассказывала бы им сказки… — Но у вас столько учеников! Они — ваши дети и ваши внуки… — Полноте, Инночка, не стоит меня жалеть или утешать. В старости ведь не столь важно — есть ли у тебя ученики или же внуки. Важнее другое. — Что же? — Чистая совесть. Да, да, не смотрите на меня так. Когда-нибудь вы поймете, что я имею в виду. — А любовь? Она… забывается? — Любовь? Нет, зачем же? Не забылась. — Зоя Александровна улыбнулась. — Но она уже не болит, Инночка. Болит только совесть. Зоя Александровна вышла проводить гостью. Они шли по Социалистической, бывшей Дворянской, и посмеивались метаморфозам — любимские улицы были сплошь переименованы. Улица Карла Маркса соседствовала с улицей Карла Либкнехта. Наверняка, задумывая свои великие дела, эти два немца помыслить не могли, что их именами будут названы улицы далекого старинного русского поселения, по которым гуляют коровы и козы, оставляя за собой дымящиеся навозные лепешки, а по утрам бабы носят в корзинах белье на реку и бьют его колотушкой. Прощаясь, Августина спросила: — Зоя Александровна, а вы… вы так и не узнали, что стало с вашим возлюбленным? — Где он сейчас? Нет, не знаю. Надеюсь, ему удалось уехать в первые дни переворота. Иначе — не смею даже предположить… Августина расцеловала учительницу и дальше отправилась одна. Ноги повели ее на берег, к беседке. Она села на скамью и стала смотреть на воду. В реке отражались позолоченные кроны берез, а рябины на берегу отчаянно алели. Разговор с учительницей разбередил память. Увы, Ася должна была признаться себе: задавая вопросы старой учительнице, она искала ответов на свои, которые не могла задать никому. Больше всего на свете она сейчас хотела бы знать: что с ним? Где он сейчас? * * * А в эту самую минуту международный экспресс класса «люкс» летел сквозь осень из Финляндии в Россию, разрезая собой разноцветье придорожного леса. Золотисто-желтые березы, оранжевые осины, зеленые ели и красно-коричневые клены, словно сошедшие с полотен Левитана или Шишкина, мелькали за окном вагона, и два респектабельных пассажира, только что оживленно беседовавшие, одновременно умолкли, завороженные пейзажем. За перелеском открылось поле, где рядами стояли суслоны потемневшей соломы, а за полем — желтый луг с извилистой рекой, позади которой в золоте деревьев пряталась полуразрушенная колокольня. |