Онлайн книга «Ада, или Радости страсти»
|
– Mademoiselle n’aurait jamais dû recevoir ce gredin, – проворчал он, возвращаясь в сени. – Вот и я то же самое собирался сказать, – заметил Ван, когда Ада покончила с описанием неприятного случая. – Что, картинки и вправду гнусные? – Ух! – выдохнула Ада. – Эти деньги можно было б пустить на более благое дело – на какой-нибудь дом призрения незрячих мерзавцев или задрипанных Золушек. – Странно, что ты об этом сказал. – Почему? – Не важно. В любом случае теперь эта гадость нам не опасна. Мне пришлось заплатить, иначе он показал бы бедной Марине карточки, на которых Ван совращает свою кузиночку Аду – что уже было бы куда как плохо; на самом же деле даровитый мерзавец мог докопаться до подлинной правды. – Ты действительно думаешь, что, купив у него альбом за жалкую тысячу долларов, завладела всеми уликами и тревожиться больше не о чем? – Да, а что? По-твоему, я ему мало дала? Я могу послать больше. Я знаю, где он. Вообрази, он читает лекции по искусству фотоохоты в Школе фотографов, в Калугано. – Там всегда было на кого поохотиться, – сказал Ван. – И ты, значит, совершенно уверена, что «эта гадость» теперь целиком в твоих руках? – Ну конечно уверена. Она со мной, на дне вон того баула, сейчас я ее тебе покажу. – Скажи-ка, любовь моя, каким был твой так называемый КУР, [240] когда мы с тобой познакомились? – Двести с чем-то. Сенсационное число. – Н-да, с той поры ты сильно сдала. У этого поползня, Кима, сохранились все негативы плюс множество снимков – хоть вставляй в паспарту, хоть доставляй по почте, – чем он погодя и займется. – Ты хочешь сказать, что мой коэффициент упал до уровня Кордулы? – Ниже. Ну что же, взглянем на снимочки – прежде чем назначить ему месячный оклад. Первой в пакостной последовательности шла фотография, передающая (под углом, отличным от памятного Вану) его первоначальное впечатление от Ардиса. Схваченный камерой кусок поместья лежал между темнеющей на гравии тенью calèche и отглаженной солнцем белой ступенькой украшенного колоннами крыльца. Марина, с рукой, еще скрытой в рукаве пыльника, который помогал ей снимать слуга (Прайс), стояла, воздев другую к небу в театральном приветствии (нимало не вяжущемся с исказившей ее лицо гримасой беспомощного блаженства), между тем как Ада в черном хоккейном блейзере (принадлежавшем, собственно, Ванде), рассыпав по согнутым коленям волосы, стегала пучком цветов Така, заходившегося в воодушевленном лае. Далее следовало несколько приготовительных видов ближайшей округи: хоровод пузырных деревьев, аллея, черное О грота, и холм, и массивная цепь на стволе редкостного дуба, Quercus ruslan Chat., [241] и множество иных мест, которые составитель иллюстрированного памфлета полагал живописными, хоть выглядели они, вследствие неопытности фотографа, тускловато. Постепенно он набирался мастерства. Еще одна девушка (Бланш!), присев на пол и нагнувшись, точно как Ада (и даже походя на нее чертами лица), над раскрытым Вановым чемоданом, «пожирает глазами» силуэт рекламирующей духи Сони Ивор. Следом – крест и тени ветвей на могиле незабвенной Марининой ключницы Анны Пименовны Непраслиновой (1797–1883). Проскакиваем снимки мелких зверьков – скунсообразных белок, полосатой рыбки в булькающем аквариуме, канарейки в ее изящном узилище. Фотография овального портрета, сильно уменьшенного, – 1775-й, двадцатилетняя княгиня София Земская с двумя своими детьми (дедом Марины, родившимся в 1772-м, и бабушкой Демона, рожденной в 1773-м). – Что-то я его не припомню, – сказал Ван, – он где висел? – У Марины в будуаре. А знаешь, кто этот обормот в сюртуке? – Похоже на вырезанную из журнала дурную репродукцию. Так кто? – Сумеречников! Много лет назад он сделал сумерографии дяди Вани. – Потемки перед восходом Люмьеров. О, ты смотри, Алонсо, специалист по плавательным бассейнам. Я познакомился с его милой, грустной дочуркой на одном из празднеств Киприды – на ощупь и на вдох она напоминала тебя и точно так же таяла в руках. Могучие чары случайных сближений. – Не интересуюсь. А вот и мальчик. – Здрасьте, Иван Дементьевич, – сказал Ван себе четырнадцатилетнему, по пояс голому, целящему каким-то коническим снарядом в мраморное предвестие крымской девы, обреченное вечно предлагать умирающему моряку неиссякающий последний глоток мраморной воды из расколотой пулей чаши. Скакалку Люсетты тоже проскакиваем. Ага, достославный первый дубонос. – Нет, это китайская пуночка (Chinese Wall Bunting). Сидит на пороге двери, ведущей в подвал. Дверь распахнута. За нею садовые инструменты и крокетные клюшки. Ты ведь помнишь, какая масса экзотической живности, альпийской и арктической, уживается в наших краях с обычным зверьем. Время обеда. Ада, склоненная над поглощаемым ею сочащимся персиком с неумело ободранной шкуркой (снимок сделан из сада, через стеклянную дверь). Драма и комедия. Бланш борется в Павильоне пузырника с двумя страстными цыганами. Дядя Дан мирно читает газету в красном автомобильчике, безнадежно завязшем в черной грязи Ладорской дороги. Чета огромных ночниц-павлиноглазок, все еще сопряженных. Каждый благословенный год садовники и грумы приносили Аде представителей этого вида, по-своему напоминавших нам о тебе, сладостный Марко д’Андреа, и о тебе, рыжеволосый Доменико Бенчи, и о тебе, задумчивый и смуглый Джованни дель Брина (ты принимал их за летучих мышей), или о том, кого я не смею назвать (ибо это научный вклад Люсетты – который так легко искажается после кончины ученого), быть может, также подобравшем – близ Флоренции, майским утром 1542 года, под стеной плодового сада, над которой еще не нависли ветви еще не завезенных туда глициний (добавление ее полусестры), – двух грушевых пядениц in copula: [242] самца с перистыми усиками, самку с простенькими ниточками, – чтобы затем верно изобразить их (среди других никуда не годных, ни на что не похожих насекомых) на одной из стен оконной ниши в так называемой Зале Стихий палаццо Веккио. Восход в Ардисе. Здрасьте: голый Ван, еще не покинувший сетчатого кокона под «лиддеронами», как называют в Ладоре лириодендроны, кокона, не так чтобы схожего с lit d’édredon, но все же стоящего рассветного каламбура и уж определенно благоприятного для физического выражения фантазий юного сновидца, итога которых сетка нимало не скрывает. – Здрасьте вам, – повторил Ван, говоря как мужчина с мужчиной. – Первая похабная карточка. Можно не сомневаться, что в приватной коллекции Богарнира имеется увеличенная копия. |