Книга Скелеты, страница 16 – Максим Кабир

— А ты подряхлел.

— Просто заматерел.

— Задедушкарел.

Со стороны их диалог показался бы встречей пациентов двух дружественных психиатрических клиник.

— Какого лешего ты сюда приперся? — спросил Хитров, когда иссяк запас колкостей.

— Ты завидуешь, что меня позвали в жюри, а тебя нет.

— Поэзия для кисейных барышень. Мой юный друг! — Хитров пародировал Мельченко-Камертона. — Гений! Первая полоса в «Рудничке» твоя!

Ермаков рассмеялся.

— Дружище! Твою мать, дружище, столько лет!

— Ну, кто-то мог бы притащить ко мне свою жопу гораздо раньше.

— Виновен по всем статьям. Но, Толька! Дом, работа…

— Работа? Это твоя передача про лепреконов — работа?

Ермаков окинул взглядом тесный, но вполне уютный кабинет звукорежиссера.

— Не похоже, чтобы ты вкалывал на шахте.

— Что есть, то есть. А серьезно, зачем ты согласился сидеть в жюри? Скукотища же смертная.

Ермаков вздохнул.

— Я, Толька, с девушкой разошелся.

«С Машей?» — едва не ляпнул Хитров. Одернул себя, не хватало еще, чтобы друг узнал, что он мониторил его страничку в социальных сетях. Заходит, так почему же не написал?

— Гадко все вышло, — продолжал Ермаков, — ну его. Надо было мне развеяться. Маму повидать… тебя. Ты же отцом стал! Фотка дочурки есть?

Хитров закрыл вкладку с потерявшейся Лилей Дереш. Заставкой на рабочем столе был фотопортрет улыбающейся беззубой Юлы.

— Ух, красотка! Твои глаза, Толька. И лоб твой. Точишь уже кол, чтобы женихов отваживать?

«Мне бы змей из ее спаленки выгнать», — подумал Хитров.

Они обсудили малышку и семейную жизнь.

— Оболванился, — Ермаков кивнул на подстриженные ежиком волосы приятеля. По шажку подходили они друг к другу, присматривались, обвыкались.

— А ты-то. Видок как у комментатора новостей.

— Маскируюсь. Не поверишь, с кем я гулял сегодня утром по нашему топляку.

— С Чупакаброй?

— Не совсем. С Никой Ковач.

— Ого, — поразился Хитров, — и как она?

— Та! — Ермаков округлил рот и изобразил женскую грудь третьего размера. — Помнишь наши игры? Она всегда медсестрой была. Я тебе скажу, медсестричка выросла ого-го. Угадай, у кого завтра свидание?

— В малолетку втюрился, Ермак?

— А пусть бы и втюрился. У меня восемь лет одна женщина была. Эх… пора возвращаться в строй.

— Ты в своем стиле, — покачал головой Хитров. Его, гораздо более скромного и некоммуникабельного, удивляла та легкость, с какой приятель заводил отношения. Девушки к нему так и липли. — Помнишь: Люда, Лида…

— И моя несбывшаяся фантазия Люба! Но Ковач, без шуток, хороша. Неглупая, привлекательная, честная.

— Неплохо ты успел ее узнать за утро.

— Пока так. И главное. У меня же теперь новый друг — Володя Солидол.

— Володя? — вытаращился Хитров.

— Владимир Батькович. Ко мне вчера возле «Омена» его дружок пристал. Э-э-э, сигарету дай. Э-э-э, петарды есть?

Хитров от души расхохотался.

— Чтобы сразу, с вокзала, погрузить тебя в варшавцевскую атмосферу.

— Угу. А Солидол подгреб и вполне так воспитанно общался. Выпить с ними в беседку звал.

— Чего ж отказался?

— Так я без костюма был, некрасиво.

— Солидол после тюрьмы остепенился, — сказал Хитров, — и пьет в меру, и, кажется, не ворует. Сожительницу нашел…

Он осекся и вскинул брови: друг, заговорщически пригнувшись, издавал ртом квакающие звуки:

— Воу, воу, воу.

Хитров улыбнулся. И начал хлопать по крышке динамика.

— Жизнь сурова, как мальчик Вова, — полушепотом запел Ермаков. — Жить не клево…

— Помирать клево! — с азартом подвыл Хитров, выстукивая ритм.

— Местные бизоны побывали на зоне, нормальными людьми возвратились бизоны. И! — дал он команду, махнул невидимой гитарой, переключил невидимую примочку: — Воу-воу-воу…

— Та-та-та-та!

— Вову исправила зона, там…

— Вова обрел Христа! — загорланили они хором.

— Длинные волосы бога смущают Вову, а так…

— Ничто не смущает Вову!

В приоткрытую дверь сунулась озадаченная физиономия сторожа Чупакабры. Убралась, и друзья прыснули от смеха.

— Шутки в сторону, — сказал Ермаков. В глазах плясали веселые чертики. — Где деньги, Лебовски?

— Какие деньги?

— Которые вы заколачиваете с «Церемонией». Где откат? Где оплата авторских прав за придуманное мною название?

— Подавишься, Ермак. Ты ушел из шоу-бизнеса. Капуста наша. Снимай себе лепреконов.

— Жлоб ты, Толя. Песню о Вове я вам петь запрещаю.

— Песню о Вове? Чтобы Мельченко инфаркт схватил, а директриса меня уволила?

— И давно вы играете?

— Полгода. Печаль меня заела, ностальгия. Дай, думаю, попробую, а вдруг… Нашел трех студентов. Лариса, жена моя, говорит, я с детским садом вожусь. Вокалист у нас славный.

— Да ну, — ревниво насупился Ермаков.

— В четверг послушаешь. У нас дебют будет. А потом автограф-сессия. Если повезет, получишь наши автографы.

— Саботирую, выкрикивая: «жалкая пародия» и «Хитров продался».

Снова скрипнула дверь, и женщина с веселеньким начесом попросила Хитрова подняться в актовый зал.

— А давай я к тебе вечером в гости зайду? — предложил Ермаков. — Посидим, — он щелкнул пальцем по шее, — в неформальной обстановке. Супруге меня представишь. На дочурку охота вживую посмотреть.

— Понимаешь… — помедлил Хитров.

— Нет, я не напрашиваюсь, — заверил Ермаков. — Все прекрасно понимаю…

— Не в этом дело. Мы сейчас у моих родителей живем. У нас в квартире…

(змеи, гнездо извивающихся копошащихся змей)

…ремонт. Да вот затеяли под праздники… Ты-то где живешь?

— На Быкова.

— Кассеты не выбросил?

— Обижаешь. — Он сбился, что-то обдумывая. — Все в тумбочке.

— Тогда у тебя в девять?

Словно и не было этих лет, Ларисы не было и Юлы…

— Жду!

Друг ушел, а отрешенный Хитров побрел на второй этаж. Возле бокового, ведущего к женскому туалету коридора стоял Чупакабра. Он вглядывался в темноту: там протекал кран и вода цокала о рукомойник. Сторож встрепенулся, заслышав шаги, и быстро, потупившись, зачапал вниз по лестнице. Остался запах спирта как ментальный след.