Книга Скелеты, страница 26 – Максим Кабир

…В ноябре двухтысячного года Андрей решил сжечь ветеранскую беседку. Об этом он шепотом поведал Хитрову, и друг замотал головой:

— Ты сдурел! Солидол догадается!

— Откуда?

— Он поймет, что мы ему отомстили.

— Не поймет, — убежденно сказал Андрей, и собственная смелость поразила его.

Последней каплей стал поход к парикмахеру. Прямо в приемной, ожидая своей очереди, он был нагло ограблен Вовой и его дружками-шакалами. Молча, без суеты, Вова обездвижил подростка. Мелочь перекочевала из куртки Андрея в карман Солидола. Нестриженый Андрей поплелся к Хитрову.

— Думаешь, он только у нас деньги отжимает? Только нас заставлял биться? Только меня в балку спихнул? Да половина Варшавцево мечтают спалить его халабуду. И его вместе с ней!

— Ну и как мы это провернем?

— Да просто! Бензин раздобудешь у папки?

— Попытаюсь, — кивнул Хитров.

Бензин он принес — полторы бутылки. Горючее Андрей спрятал на балконе, за санками и цветочными кадками.

— Теперь подождем, — сказал он.

В четырнадцать ждать особенно сложно. Андрей играл в «Контр-Страйк» (около стадиона открыли компьютерный клуб). Брал напрокат видеокассеты, его с Хитровым потрясли «Восставшие из ада». Ходил в «Современник» на «Гладиатора» и «Патриота». Поцеловался с Никой Ковач и после мучительных раздумий понял, что Ковач круче одноклассницы Веры. К тому же она сестра Саши, а у Саши есть своя группа, и оборванный концерт «Подворотни» намертво въелся в память. Ему не очень понравился свежеиспеченный кинчевский «Солнцеворот», но Хитров приволок пластинку «Блок ада», и там все было круто, без православия и кручины-печали.

Он думал о пылающей будке Солидола.

А потом наступил декабрь.

— Сегодня, — сказал Андрей. — Сможешь отпроситься у родителей? Переночуем на Быкова, я бабушку предупрежу.

Хитров пришел вечером. Бабушка накормила друзей пирожками и удалилась в спальню. Они посмотрели «Форт Боярд», передразнивая старца Фуру. Смеялись, но от волнения сводило животы. В одиннадцать, когда бабушка уснула, Андрей подал товарищу знак. Двор за окнами был тих и безлюден. Солидол или торчал в пельменной, или спал, надравшись.

«Интересно, меня могут посадить в тюрьму за поджог?»

— Идем.

В бутылке плескалась маслянистая жидкость. Он чувствовал себя партизаном, крадущимся к фашистскому «тигру» с коктейлем Молотова.

«Тигр», фанерная хибара, вырисовывался в темноте.

— Стой у подъезда, — прошипел Андрей, — на шухере. Чихнешь громко, если что.

— Мне и так чихать хочется, — признался Хитров.

— Терпи.

Андрей посеменил вперед, через песочницу, прильнул к задней стенке беседки. Прислушался. Тишина. И лампочка потушена, иначе свет бы просачивался сквозь зазоры. Пальцы крутнули пробку.

Внутри, знал он, хибара утеплена вагонкой. Осадков не было месяц, дерево и те старые кресла и пуфики, что перешли по наследству от настоящих ветеранов, займутся на славу.

Он скользнул к входу, озираясь. Нащупал зажигалку. Приоткрыл дверцы и юркнул в проем. Тьму оглашали удары сердца и странные чавкающие звуки. Бедра уперлись в край стола, за которым компания Солидола пила шмурдяк и шпилилась в карты. Андрей чиркнул кремнем.

В метре от него высветилось лицо. Толстая изумленная ряха. На мгновение он подумал о летающих головах из филлипинской мифологии, но башка была накрепко приделана к телу.

— Вова! — по-бабски заверещал Журавель.

Панически соображая, Андрей метнулся назад на улицу. Он успел заметить копошащуюся тень под столом. Выпрямляясь, сидевший там человек шмякнулся макушкой о дно столешницы.

Андрей со всех ног мчался к Хитрову. Переглянувшись, друзья ринулись в подъезд, на этаж, в квартиру. Андрей защелкнул замок. Выронил бутылку и уткнулся ладонями в колени.

— Они что, там? — ужаснулся Хитров.

— Тс-с-с! — Андрей зыркнул в глубь квартиры. Бабушка спала. На корточках, боясь дышать, друзья пробрались к кухонному окну.

— Что они делали без света?

— Потом!

Андрей осторожно высунулся из-за занавески. Солидол и Журавель топтались у беседки, вертели головами, высматривая лазутчика. Они были пьяны, иначе среагировали бы на скрипнувшую дверцу.

— Он тебя видел? — требовал ответа Хитров.

— Кажется, нет, — сказал Андрей.

Он ошибся.

Через два дня ему пришлось, рискуя жизнью, прыгать в погреб, в заваленную пожухлой листвой дыру. Пережидать, коченея от холода и страха, пока рыскает наверху Солидол.

«Каким же ты был ублюдком, Вова», — подумал тридцатилетний Андрей.

Он позвонил маме, договорился встретиться возле кладбища в десять. По дороге купил два букета цветов: астры на могилу отца и любимые бабушкой каллы. Выпил чашку латте в «Шоколаднице». Уютный короб кофейни напоминал рождественскую шкатулку, брошенную в грязь. Миленькая девчушка за стойкой листала глянцевый журнал и надувала пузырь жвачки. Мигали гирлянды, пахло кокосовой стружкой и мятой. А снаружи слякоть, редкие прохожие, провинциальная серость и столь неуместный Хью Джекман на фасаде салона красоты.

Похолодало. Черным вихрем кружились вороны над поликлиникой. Вихрь из перьев и хриплого карканья.

Навстречу шла, покачиваясь, дородная женщина. Цокала по асфальту длинной сегментарной палочкой. Ее подбородок был задран к вороньему граю, губы шевелились беззвучно.

Андрей обомлел. Он узнал школьную библиотекаршу, чьи двустишия поучали детей обращению с книгой. С чьим сыном его заставлял драться у синего надгробия Солидол. Убийства не были редкостью в шахтерском Варшавцево, как и изнасилования, и грабежи. Нищета и алкоголь толкали молодежь на преступления. Сухопарый, замкнутый Женис Умбетов покинул компанию Вовы, убив проститутку. Зарезал жестоко, слишком жестоко даже для их города. Его мать не справилась окончательно с потрясением. Отовсюду шептались: «О сыне бы заботилась, как о книжках своих!», «Воспитала отпрыска!»

Андрею было жаль Умбетову. Она, на пару с Камертоном, привила ему любовь к чтению. И Женис, вопреки случившемуся, не вызывал клокочущего негатива, который он испытывал по отношению к Вове или Вовиному оруженосцу Журавлю. Пару раз он заставал Жениса за чтением, что автоматически прибавляло тому баллы. Умбетова, пусть притязательная и строгая, не заслужила всеобщего остракизма.

Как-то она сказала ему:

— Этот город портит людей. Очерняет души. И моего мальчика он отравил.

Андрей мог поспорить: город ли, или ублюдки вроде Солидола.

Библиотекарша шаркала мимо, трогая тактильной тростью тротуар. Она располнела, утратила былую царственность. Смоляная коса поседела. Одутловатое лицо усыпали нездоровые бляшки.