Книга Впереди веков. Историческая повесть из жизни Леонардо да Винчи, страница 6 – Ал. Алтаев

– Франческа Альфердини.

– А!

Ее тусклые глаза, на минуту оживившиеся, снова потухли. Для нее не было ни настоящего, ни будущего; она вся принадлежала прошлому, где остались одни только могилы.

Не все ли равно ей было, Франческа или Мария, – они не заполнят в ее сердце места, которое принадлежало Альбиере. И она молча принялась за свое нескончаемое шитье.

Леонардо утешился скорее.

Когда после смерти мамы Альбиеры он пришел в первый раз к Тосканелли, учитель заметил, что мальчик рассеян.

– Что с тобой? – спросил он, отведя Леонардо в сторону. – Отчего ты все время пропадал?

Леонардо рассказал учителю про свое горе. Тосканелли несколько минут молча ходил по кабинету, задумчиво разглаживая длинную седую бороду.

– Да, – сказал он грустно и торжественно, – люди умирают, родятся, любят, изменяют, дерутся и горюют… И все это так мелко, так скоропреходяще… И все это – пыль и тление… А там…

Он взял мальчика за руку и подвел к окну. На темном небе ярко-ярко горели крупные звезды.

– Там тысячи миров, – сказал Тосканелли каким-то новым голосом, густым и могучим, как голос пророка, – там тысячи миров, мальчик! На каждой из этих далеких звезд, быть может, копошатся биллионы таких существ, как мы! Они тоже страдают, радуются, родятся и умирают… И когда погибнут эти миры, явятся новые, и будут они сиять так же, как эти звезды в необъятном просторе вселенной… Что перед этим людские горести и радости, мальчик?

Леонардо поднял глаза на учителя, и он показался ему могучим и прекрасным, как сам Бог. Он посмотрел на звезды, и ему показалось, что все его горе и он сам – все это так ничтожно, мелко в сравнении с вселенной.

– Вселенная… – прошептал Леонардо с восторгом и страхом и зажмурил глаза.

Ему показалось, что он стоит на краю бездны, бесконечной, странной и прекрасной, наполненной огненными мирами, скачущими с неимоверной быстротой, точно золотые мячики.

– Вселенная… – завороженно повторил он.

А в открытое окно смотрели ясные, кроткие звезды, веяло тихой ночной прохладой, и из ближнего сада слышалась сладкая песня соловья…

Настал день, в который Франческа Альфердини явилась хозяйкой в дом Винчи. В своем белом подвенечном наряде, с ясным взглядом больших наивных глаз она казалась совсем ребенком. Ей едва минуло пятнадцать лет, и она была ниже ростом, чем ее тринадцатилетний пасынок.

Франческа застенчиво улыбнулась Леонардо, и эта улыбка напомнила ему кроткую улыбку мадонн на статуях и картинах флорентийских мастеров. И Леонардо весело, дружески улыбнулся этой девочке-мачехе, такой милой и кроткой, как овечка. Какая-то странная тяжесть точно сразу спала с его сердца. И у бабушки Лючии лицо прояснилось.

Франческа понравилась решительно всем и даже старому коту Пеппо, любимцу покойной Альбиеры. Франческа любила петь и резвиться, как девочка. Она годилась в товарищи своему пасынку.

Через два дня она чувствовала себя в доме Винчи точно в своем родном доме, и бабушка Лючия со снисходительной улыбкой смотрела, как она носилась по всем комнатам взапуски с Леонардо. Задыхаясь от беготни и обернув свое разгоряченное лицо к мальчику, она говорила:

– Слушай, мой Леонардо, давай-ка меряться, кто выше: ты или твоя новая мама?

– А вы не становитесь на цыпочки! – смеялся Леонардо. – Ведь правда же, бабушка?

И когда она, утомленная и беготней и спором, усаживалась на кресло около начатого рукоделья, личико ее продолжало трепетать от легкой шаловливой улыбки.

– А ведь нам с тобой чудесно живется, Леонардо, – говорила она, – мы точно брат и сестра. Но только ты, пожалуйста, не забывайся и непременно зови меня мамой. Смотри, не выкинь какой-нибудь штуки в присутствии чужих, а то меня никто не станет уважать во Флоренции, и даже кот Пеппо отвернется от меня, – прибавила она, со смехом щекоча пальцем шею серому коту.

А когда у Винчи собирались гости, бедная Франческа пряталась, как улитка, в свою скорлупу и из кожи вон лезла, чтобы казаться строгой и взыскательной мачехой Леонардо. Раз мальчик по рассеянности забыл в присутствии деревенских приятелей отца, что с Франческой надо держаться «по-особенному», – она горько расплакалась, как маленькая девочка.

– Ты не жалеешь меня, гадкий мальчик! – говорила она, всхлипывая. – Ведь после этого меня все станут презирать: скажут, зачем этот Пьеро женился на глупенькой Франческе! А я этого-то больше всего боюсь, чтобы твой отец не пожалел, что на мне женился. Ах ты, злой мальчик!

Леонардо стало жалко, что он ее обидел; он попросил прощенья; мир был заключен, и Франческа через минуту весело смеялась. Ее маленькая головка неспособна была долго помнить обиды.

Время шло… С некоторых пор синьор Винчи стал задумчив. Он вытащил свою большую расходную книгу и тщательно высчитывал в ней какой-то новый расход или приход. Наконец он что-то сообразил.

– Франческа, – сказал он жене, – дай мне мое новое платье.

Он не любил много говорить, и Франческа молча послушно принесла ему новый костюм.

Через нисколько часов Пьеро широко зашагал по площади Сан-Фирензе по направлению к дому своего друга, художника Андреа ди Микеле дель Чони, прозванного Верроккьо. Это был известный флорентийский художник.

Верроккьо, взобравшись на стол и вооружившись муштабелем ^[1], энергично объяснял что-то своим многочисленным ученикам, указывая на верхнюю часть большой неоконченной картины. Тут и там на мольбертах виднелись начатые и уже оконченные его произведения, копии с них, работы учеников. В мастерской царил ужасный беспорядок: всюду были нагромождены подставки, мольберты, лесенки, глиняные бюсты, деревянные модели, валялась кожа от печеных каштанов, которые любили уплетать между делом ученики. Они старательно выписывали на большой картине Верроккьо второстепенные предметы: участие в картине учителя было в то время распространено между художниками. Вся жизнь учеников и учителя проходила рядом, вместе, бок о бок, и это сказывалось во взаимных отношениях. Ученики составляли семью художника. Художник заботился не только об их познаниях в искусстве, но и о пище и одежде.

– Эй, Боттичелли! – кричал Верроккьо, заметив среди горячего объяснения рваные башмаки на своем ученике. – Чего ж ты мне давно не скажешь, что тебе нужны новые! А ты, – говорил он, обращаясь к рыжему и невзрачному мальчику, – отчего так неаккуратно метешь мастерскую? Просто срам с вами!