Онлайн книга «О странностях любви... (сборник)»
|
Ужаснее всего было то, что, как мне казалось, начала не то страдать, не то негодовать, чувствовать, что что-то есть между мной и Соней тайное, Натали. Она, и без того молчаливая, становилась все молчаливее, играла в крокет или вышивала излишне пристально. Мы как будто привыкли друг к другу, сблизились, но вот я как-то пошутил, сидя с ней вдвоем в гостиной, где она перелистывала ноты, полулежа на диване: — А я слышал, Натали, что, может быть, мы с вами породнимся. Она резко взглянула на меня: — Как это? — Мой кузен, Алексей Николаич Мещерский… Она не дала мне договорить: — Ах, вот что! Ваш кузен, этот, простите, упитанный, весь заросший черными блестящими волосами, картавящий великан с красным сочным ртом… И кто дал вам право на подобные разговоры со мной? Я испугался: — Натали, Натали, за что вы так строги ко мне? Даже пошутить нельзя! Ну простите меня, — сказал я, беря ее руку. Она не отняла руки и сказала: — Я до сих пор не понимаю… не знаю вас… Но довольно об этом… Чтобы не видеть ее томительно влекущих к себе теннисных белых башмачков, вкось подобранных на диване, я встал и вышел на балкон. Заходила из-за сада туча, тускнел воздух, все шире и ближе шел по саду мягкий летний шум, сладко дуло полевым дождевым ветром, и меня вдруг так сладко, молодо и вольно охватило какое-то беспричинное, на все согласное счастье, что я крикнул: — Натали, на минутку! Она подошла к порогу: — Что? — Вздохните — какой ветер! Какой радостью могло бы быть все! Она помолчала. — Да. — Натали, как вы неласковы со мной! Вы что-то имеете против меня? Она гордо пожала плечом: — Что и почему я могу иметь против вас? Вечером, лежа в темноте в плетеных креслах на балконе, мы все трое молчали, — звезды только кое-где мелькали в темных облаках, слабо тянуло со стороны реки вялым ветром, там дремотно журчали лягушки. — К дождю, спать хочется, — сказала Соня, подавляя зевок. — Нянька сказала, народился молодой месяц и теперь с неделю будет «обмываться». — И, помолчав, добавила: — Натали, что вы думаете о первой любви? Натали откликнулась из темноты: — Я в одном убеждена: в страшном различии первой любви юноши и девушки. Соня подумала: — Ну, и девушки бывают разные… И решительно встала: — Нет, спать, спать! — А я еще подремлю тут, мне ночь нравится, — сказала Натали. Я прошептал, слушая удаляющиеся шаги Сони: — Что-то нехорошо говорили мы нынче с вами! Она ответила: — Да, да, мы нехорошо говорили… На другой день мы встретились как будто спокойно. Ночью шел тихий дождь, но утром погода разгулялась, после обеда стало сухо и жарко. Перед чаем в пятом часу, когда Соня делала какие-то хозяйственные подсчеты в кабинете улана, мы сидели в березовой аллее и пытались продолжать чтение вслух «Обрыва». Она, наклонясь, что-то шила, мелькая правой рукой, я читал и от времени до времени с сладкой тоской взглядывал на ее левую руку, видную в рукаве, на рыжеватые волоски, прилегавшие к ней выше кисти и на такие же там, где шея сзади переходила в плечо, и читал все оживленнее, не понимая ни слова. Наконец сказал: — Ну теперь почитайте вы… Она разогнулась, под тонкой блузкой обозначились точки ее грудей, отложила шитье и, опять наклонясь, низко опустив свою странную и чудесную голову и показывая мне затылок и начало плеча, положила книгу на колени, стала читать скорым и неверным голосом. Я глядел на ее руки, на колени под книгой, изнемогая от неистовой любви к ним и звуку ее голоса. В разных местах предвечернего сада вскрикивали на лету иволги, против нас высоко висел, прижавшись к стволу сосны, одиноко росшей в аллее среди берез, красновато-серый дятел… — Натали, какой удивительный цвет волос у вас! А коса немного темнее, цвета спелой кукурузы… Она продолжала читать. — Натали, дятел, посмотрите! Она взглянула вверх: — Да, да, я его уже видела, и нынче видела, и вчера видела… Не мешайте читать. Я помолчал, потом снова: — Посмотрите, как это похоже на засохших серых червячков. — Что, где? Я указал ей на скамью между нами, на засохший птичий известковый помет: — Правда? И взял и сжал ее руку, бормоча и смеясь от счастья: — Натали, Натали! Она тихо и долго поглядела на меня, потом выговорила: — Но вы же любите Соню! Я покраснел, как пойманный мошенник, но с такой горячей поспешностью отрекся от Сони, что она даже слегка раскрыла губы: — Это неправда? — Неправда, неправда! Я ее очень люблю, но как сестру, ведь мы знаем друг друга с детства! IV На другой день она не вышла ни утром, ни к обеду. — Соня, что с Натали? — спросил улан, и Соня ответила, нехорошо засмеявшись: — Лежит все утро в распашонке, нечесаная, по лицу видно, что ревела, принесли ей кофе — не допила… Что такое? «Голова болит». Уж не влюбилась ли! — Очень просто, — сказал улан бодро, с одобрительным намеком глянув на меня, но отрицая головой. Вышла Натали только к вечернему чаю, но вошла на балкон легко и живо, улыбнулась мне приветливо и как будто чуть виновато, удивив меня этой живостью, улыбкой и некоторой новой нарядностью: волосы убраны туго, спереди немного подвиты, волнисто тронуты щипцами, платье другое, из чего-то зеленого, цельное, очень простое и очень ловкое, особенно в перехвате на талии, туфельки черные, на высоких каблучках, — я внутренне ахнул от нового восторга. Я, сидя на балконе, просматривал «Исторический вестник», несколько книг которого дал мне улан, когда она вдруг вошла с этой живостью и несколько смущенной приветливостью: — Добрый вечер. Идем чай пить. Сегодня за самоваром я. Соня нездорова. — Как? То вы, то она? — У меня просто болела голова с утра. Стыдно сказать, только сейчас привела себя в порядок… — До чего удивительно это зеленое при ваших глазах и волосах! — сказал я. И вдруг спросил, краснея: — Вы вчера мне поверили? Она тоже покраснела — тонко и ало — и отвернулась: — Не сразу, не совсем. Потом вдруг сообразила, что не имею основания не верить вам… и что, в сущности, какое же мне дело до ваших с Соней чувств? Но идем… К ужину вышла и Соня и улучила минуту сказать мне: |