Онлайн книга «48 законов власти»
|
Вскоре таинственный Брагадино прибыл в Венецию. Его колючие темные глаза, сверкающие из-под густых бровей, и два громадных черных мастифа, бывших при нем повсюду, производили впечатление мощи и неприступности. Он выбрал для своей резиденции роскошный дворец на острове Гвидекка. Его приемы, дорогую одежду и все его прихоти оплачивала республика. Венецию охватила алхимическая лихорадка. На уличных перекрестках продавали уголь, аппараты для дистилляции, воздуходувные мехи, алхимические трактаты. Каждый занимался теперь алхимическими опытами — каждый, кроме Брагадино. Алхимик, казалось, не спешил начинать производство золота и спасать Венецию. Как ни странно, это лишь способствовало росту его популярности, доходящей до поклонения. Желающие повидать знаменитость стекались со всей Европы и даже из Азии. Шли месяцы, на Брагадино со всех сторон сыпались дары. Но никаких признаков чуда, которого доверчиво ждали от него, чуда, которое вознесет Венецию на былую высоту, по-прежнему не было. Наконец горожане начали проявлять нетерпение, вопрошая, когда же он возьмется за дело. Вначале сенаторы просили не торопить его — капризного, как сам дьявол, алхимика надо было улещивать. Но забеспокоились и дворяне и потребовали показать, как окупается дорогостоящее вложение города. Брагадино свысока разговаривал с сомневающимися, но удостоил их ответа. Он сообщил, что на монетном дворе города им уже размещены значительные объемы таинственной субстанции, с помощью которой он получал золото. Он мог бы использовать всю субстанцию разом и получить количество золота, превышающее исходную субстанцию в два раза. Однако чем медленнее идет процесс, тем большее количество золота можно получить. Если не мешать процессу идти семь лет, вес золота превысит исходное количество субстанции не менее чем в 30 раз. Многие сенаторы были согласны ждать столько, сколько укажет Брагадино. Но другие возмутились: еще семь лет терпеть этого господина, что живет за их счет, как король, ни в чем себя не ограничивая! Так же были настроены и рядовые граждане Венеции. В результате враги алхимика потребовали, чтобы он продемонстрировал доказательства своих слов: пусть производит столько золота, сколько сможет, да поскорее. Надменно, явно оскорбленный сомнениями в его искусстве, Брагадино ответил: «Венеция своим нетерпением предала меня и будет поэтому наказана, а я считаю себя свободным от обязательств». Он уехал из города, сначала в Падую, затем, в 1590 году, в Мюнхен по приглашению герцога Баварского, который, как и жители Венеции, знавал дни богатства и славы, но был расточителен и разорился, а теперь мечтал вернуть состояние с помощью алхимика. Брагадино запросил не менее выгодные условия, чем в Венеции, и вся ситуация повторилась в точности. Похороны львицы Супруга Льва скончалась. Всё вдруг заволновалось, заметалось, К царю летят со всех сторон Слова любви и утешенья. Весь двор в слезах от огорченья. А царь — оповестить повелевает он О том, что похороны вскоре. В такой-то день и час быть всем, кто хочет, в сборе, Чтоб видеть мог и стар и мал Печальный церемониал. Кто хочет? А зачем скрывать такое горе, Когда сам царь ревет с зари и до зари, Да так, что эхо у него внутри. У львов ведь нет иного храма. И следом семо и овамо На всех наречиях придворные ревут. Под словом «двор» я мыслю некий люд Веселый, горестный, а впрочем, равнодушный Ко всем и ко всему, зато царю послушный, Любым готовый стать, каким монарх велит, А если трудно стать, так хоть бы делать вид, Свой цвет менять пред ним и обезьянить даже. Придворные точь-в-точь рессоры в экипаже! Но мы ушли от похорон. Не плакал лишь Олень. А мог ли плакать он? Нет, он был отмщен. Ведь вот какое дело: Его жена и сын — их эта львица съела. Так мог ли плакать он? А льстец один донес, Что слышал смех его, но не заметил слез. А гнев царя, еще и Льва к тому же, Как Соломон сказал, всего на свете хуже. Но ведь Олень читать-то не привык, И что ему до чьих-то слов и книг! И Лев ему рычит: «Презренный лесовик! Смеешься? Плачут все, а ты затеял вздорить! Не буду когти о тебя позорить. Эй, Волки, все сюда, за королеву месть! На тризне надлежит вам съесть Изменника!» Тогда Олень в испуге: «Но время слез прошло! Я плакать сам готов О вашей, государь, достойнейшей супруге. Но я видал ее на ложе из цветов, И я узнал царицу сразу. Я следую ее приказу. “Мой друг! — она рекла. — Настал мой смертный час. Боюсь, что призовут как плакальщика вас. К чему? Когда я там, в блаженных кущах рая, В Элизии живу, среди святых святая. Но царь поплачет пусть. В блаженной вышине Его слеза отрадна мне”». Весть мигом разнеслась повсюду. Все в крик: апофеоз! Он был свидетель чуду! Олень помилован, представлен к орденам. Прельщайте лестью высших саном, Сном позабавьте их, платите им обманом. Немилость высшего страшна лишь дуракам. Приманку проглотил — и другом станет вам. Жан Лафонтен
Толкование Молодой киприот по имени Мамунья долгое время жил в Венеции, прежде чем переродиться в алхимика Брагадино. Он видел, какое уныние овладело городом, слышал разговоры о надеждах на восстановление положения. В то время как прочие шарлатаны упражнялись в мелком мошенничестве и ловкости рук, Мамунья изучал человеческую натуру. Он избрал Венецию в качестве трамплина для старта. Разработав план операции, он уехал за границу, изучил кое-какие алхимические фокусы, заработал с их помощью, а затем, вернувшись в Италию, открыл магазин в Брешии. На расстоянии, рассчитал он, аура его власти будет выглядеть более внушительно. Прежде всего Мамунья не устраивал примитивных представлений, чтобы убедить окружающих в своих талантах алхимика. Его великолепный дворец, богатые одеяния, звон золотых монет в его руках — все это казалось неоспоримым свидетельством и перевесило бы любые доводы разума. Возникал порочный круг, который он и использовал: его очевидное богатство подтверждало его репутацию алхимика, поэтому такие господа, как герцог Мантуанский, давали ему деньги, которые позволяли ему жить в богатстве, а это укрепляло его репутацию алхимика, и так далее. Стоило этой репутации возникнуть и закрепиться — и она стала работать на него. Герцоги и сенаторы соперничали, чтобы заполучить его, и он уже не должен был прибегать к докучным демонстрациям алхимических опытов. В те времена, впрочем, людей было легко обманывать: им хотелось верить. Венецианские сенаторы, которые видели, как он превращает в золото простые камни, до того нестерпимо хотели верить, что не заметили стеклянную трубку в его рукаве, из которой он посыпал золотым песком лежавшие перед ним камни. Блестящий, капризный, он был алхимиком их мечты — и, ослепленные его аурой, они не замечали его незамысловатых трюков. |