Онлайн книга «Аргентина. Лонжа»
|
– Посадили-то за бродяжничество – после того, как песню спел. Кто-то ушастый рядом крутился. А еще про политику знаю то, что у нас в Авалане два года назад людей ни за что ни про что живьем сожгли. Говорят, реакционеры были, «Огненные кресты». Политика – значит, государство. А где государство – там насилие. Так что – без меня. Мод щелкнула зажигалкой. Звук оказался неожиданно громким. Жорж Бонис поморщился. – Только не говорите, мадемуазель Шапталь, что без политики – никак. – Скажу, – невозмутимо кивнула она. – Без политики никак, мсье Бонис. Но я постараюсь попроще. У немцев, наших соседей, сажают не на две недели. Начали с коммунистов и евреев, теперь и до художников добрались. Тех, кто не арийского духа, решили не просто извести, но еще и ошельмовать. Покойный Геббельс задумал провести специальную выставку «дегенеративного искусства». Мозги, как вы знаете, ему вышибли, но выставку все равно откроют, уже скоро, в июле. – Нацизм – это вульгарно. Голые мужчины, худые женщины. Никакого вкуса, – констатировал Арман, блуждая взглядом между двумя пачками выложенных на скатерть сигарет. Отвернувшись от сурового «Капрала», потянул тонкие пальцы к «Цыганке», улыбнулся. Мод лишь вздохнула. Не лупить же парня по руке! – Голые мужчины и худые женщины будут на официальном вернисаже, его тогда же откроют, такая вот задумка. Немецкие эмигранты решили их опередить. В конце июня в Париже откроется выставка «Искусство Свободной Германии». Ее готовят Марк Шагал и один голландец, торговец картинами. Пусть добрые французы сами рассудят… – Я бы не слишком на этих добрых уповал, – хмыкнул усач. – Дай им только волю, собаками станут дегенератов травить. Но, мадемуазель Шапталь, это все дела немецкие. Или… Девушка улыбнулась. – Угадали. Она и сама угадала, когда шеф рассказал ей о будущей парижской выставке. «Свободная Германия? – удивилась Мод. – А где же Свободная Франция?» – Французские дегенераты – самые дегенеративные в мире, – негромко, но очень серьезно проговорил красавчик Арман. – Но зачем? Национальная гордость в извращенной форме? Или просто – деньги? Мод задумалась. В свое время она и сама хотела узнать об этом у шефа. Не рискнула. – Думаю, все вместе. В любом случае, на скандале кое-кто сделает себе имя, а работы будут продаваться. Даже если разойдется четвертая часть, выставка с лихвой окупится. А скандал намечается. Хотите, покажу? Картонная папка легла на край столика. Мод затушила сигарету и взялась за тесемки. – Чт-то это?! Именно так, слово в слово, отреагировали уже двое, кому девушка показала рисунки. Шеф хотел перенести их на холст в соотношении один к двум. Будущие полотна должны стать гвоздем программы. Но художники проявили упрямство, невзирая на неплохой гонорар. И в самом деле, чт-то это? – По-моему, бабочка, – без особой уверенности рассудил Жорж Бонис, разглядывая очередной лист. – Только… Очень странная. Красавчик Арман дернул длинным аристократическим носом. – А по-моему, рентгеновский снимок позвоночника. А это… Женщины у колодца? Усач гулко вздохнул. – Разве? Просто самый обычный горшок, у нас такие в каждом селе. Мадемуазель Шапталь, а это и вправду, если сказать помягче… живопись? Эксперт Шапталь ответила честно, как и привыкла: – Техника совершенно безукоризненная. А то, что вы, парни, над этими картинками задумались, тоже о чем-то говорит. Рисунков десять, художника уже нет в живых, но у нас есть разрешение от наследников. Знаете, почему эти двое отказались? Поняли, что не смогут скопировать, чтобы точно, черточка в черточку, цвет в цвет. Ничего, завтра поищу третьего. Ну что, нравится? Жан Бонис внезапно рассмеялся, весело и задорно. – Шутите, мадемуазель Шапталь? Знаете, как это называется? Буржуа бесятся с жиру! – Не буржуа, – чуть подумав, возразил Арман. – Им до такого безумия – как до неба. Знаешь, Мод, мне это очень по душе. И… Если нельзя аванс, то можно мне чего-нибудь на ужин? Престранный случай, забыл бумажник в номере… 7 Пиджак на следователе – бурый, чуть ли не с прозеленью. Рубашка белая, галстук – темный, узкой удавкой, вместо заколки – кругляш с хакенкройцем в белом круге. Лицо… Плоское, с острым носом, ничего приметного. – Итак, Рихтер, вы политикой не интересовались. Не странно ли? В такое время! За большим столом – двое: бурый следователь и серый гауптман, с виду обычный вояка, средних лет, средних размеров. Его рассматривать не стал. Что тот капитан, что этот… – Интересовался, герр следователь, но больше в прикладном смысле. Я работник цирка, цирковой. Рейджер, ответственный за безопасность. На газеты времени не оставалось, а вот охрана труда, страхование, налоги… Потому и записался в Германо-американский союз работников искусств. Иностранцам в Штатах не очень уютно. А то, что на собраниях говорили, не очень-то понимал. Думал, обычное дело, политики грызутся… Гитлер – канцлер и рейхспрезидент, Штрассеры – оппозиция… – Фюрер, – наставительно поправил следователь, ставя закорючку на листе бумаги. – В Рейхе никакой паршивой оппозиции нет, есть только враги и предатели. Бурый и серый – за столом, чуть ближе привинченный к полу простой деревянный табурет. Но сидеть не положено, его место – справа от табурета. А еще правее, в метре – черный, детина в эсэсовской форме с дубинкой. Этот молчит, зато дышит паровозу на зависть. Окно большое, но тоже с решетками. Третий этаж. – Итак, Рихтер, вы признаете, что состояли в союзе работников искусств, возглавляемом врагами Рейха и фюрера? – Следователь оторвал длинный нос от бумаги. – Если верить вашим показаниям, с 1932-го по 1934 год. – Состоял – и вышел, – попытался уточнить он, но плечо словно обожгло огнем. Черный ударил не в полную силу, удалось устоять на ногах… Серый гауптман еле заметно поморщился. – Признаете, – невозмутимо повторил следователь и отложил ручку-самописку. – Все ясно. Знаете, Рихтер, вам в одном повезло – вы приехали в Рейх, а не в Советскую Россию… На узких губах – серая улыбка. – Там бы вас ГПУ живо заставило признаться в шпионаже, подготовке террористического акта на вождей и еще в дюжине преступлений сразу. Есть у них в кодексе замечательная 58-я статья… У нас в Рейхе этим не занимаются, мы, национал-социалисты, выше подобной грязи. Гнилой гуманизм нам чужд, но мы – справедливы… Улыбка стерта, глаза смотрят в глаза. – Ваш единственный шанс, подследственный Рихтер! Сейчас я продиктую заявление, и вы запишете, буква в букву. Вы – раскаиваетесь, искренне и полностью. Раскаиваетесь в том, что добровольно вступили в организацию, возглавляемую врагами Рейха и фюрера, состояли в ней, выполняли все данные вам поручения, после чего, опять же по собственной воле, вернулись в Фатерланд. Раскаиваетесь, целиком и полностью! Только это облегчит вашу участь. Понятно? |