Книга Шерше ля фарш, страница 28 – Елена Логунова

Тем не менее, когда загнанный битый вдруг заверещал и подпрыгнул, как ужаленный, одновременно длинным баскетбольным броском запулив свою ношу поверх головы Первого в белый свет в конце туннеля, как в копеечку, Мишико не раздумывал ни секунды.

Он вынесся из коробки, как голкипер из футбольных ворот, и ловко принял «мяч» на излете.

Первый, над головой которого сверток пронесся с издевательским свистом, оглянулся и замер в секундной растерянности.

Не дожидаясь, пока он определится с целью дальнейшего преследования, битый мужичок и Мишико брызнули в противоположные стороны.

— Стой! — заорал Первый. — Посылку на пол, сам к стене!

Но Мишико и не думал останавливаться.

Хорошо знакомыми ему проходными дворами он пролетел до улицы Марджанишвили, срезал угол через модерновую беседку родного театра и наверняка ушел бы от преследования, если бы не увидел афишу на круглой тумбе.

«Юбилей великого грузинского писателя!» — крупными красными буквами кричала афиша.

А ниже красовалась большая черно-белая фотография, запечатлевшая юного Мишико, Мишу, Михаила Горгадзе в заглавной роли в трагикомедии Чавчавадзе «Человек ли он?».

Бегун замер.

В колоннаде через дорогу старушка в черном молитвенно склеила ладошки, истово шепча: «Вай, чудо, чудо!» — и таращась на изъязвленную ногу убогого, которому милостивый Боже вдруг вернул возможность не просто ходить, но даже бегать, как лесной олень.

— Человек ли я? — пробормотал беглец со свертком и огляделся, словно проснувшись.

Секундой позже ему на спину рухнул запыхавшийся Первый.

Неудачливый посыльный обладал не только двумя свежими синяками под глазами, но и многолетним опытом, благодаря которому он безошибочно отличал людей, причастных к силовым структурам и правоохранительным ведомствам, от представителей мирных профессий.

Да и кто еще мог орать ему: «Встал к стене, руки за голову»?

Фитнесс-тренер, проводящий бесплатное занятие в подворотне?!

Пакет он отшвырнул не раздумывая, как бросил бы палку, чтобы отправить за ней в догонку приставучего пса.

Это сработало: легавый бросился за пакетом, подарив курьеру шанс уйти. И он опять не раздумывал: мгновенно развернулся и ринулся через двор, взвихрив болтающееся на веревках белье.

Мимоходом сдернул с прищепок просторную белую рубаху и на бегу неловко влез в нее, прикрыв свою приметную майку. Теперь преследователь, в скором появлении которого убегающий не сомневался, не смог бы узнать его по яркой красной спине.

Резко, с заносом, свернув за угол дома, он едва не налетел на дедулю в белоснежной майке-алкоголичке и сатиновых семейных трусах. Бодро хрустя коленками и ухарски крякая, деда в тени плодоносящей шелковицы выполнял приседания, а в паре шагов от него на плетеном креслице дожидалась внимания растрепанная книжка с зажатыми между страницами очками.

Убегающий притормозил и, воровато оглянувшись на пожилого физкультурника, выдернул из книжки окуляры. Их толстые, почти сиреневые линзы прекрасно скрыли синяки под глазами нового владельца!

Правда, в чужих очках он сделался слеп, как Стиви Уандер, и теперь так же, как легендарный музыкант, мог полагаться исключительно на слух. Но ожидаемых шагов за спиной все не было слышно, и беглец решил, что погони можно не бояться.

На всякий случай, путая следы, он попетлял между домами, пересек оживленную улицу и вышел на набережную. По ней за полчаса можно было дойти до любимого туристами и горожанами парка Ваке, а там бывалому человеку ничего не стоило затеряться в разноплеменной толпе.

Неудачливый посыльный не подозревал, что за грузом он отправился в неназойливом сопровождении человека, который наблюдал на ним с откровенным подозрением.

Едва курьер, спасая свою шкуру, отшвырнул пакет и кинулся бежать, наблюдатель приложил к уху мобильник и кратко доложил о происходящем.

Если бы неудачливый посыльный услышал ответ на донесение наблюдателя, то понял бы, что отнюдь не ушел от больших неприятностей.

* * *

— Прогуляешься со мной? — спросила Трошкина после ужина, основным блюдом которого стали папулины экспериментальные котлеты из фарша для хинкали.

Ничего так котлетки вышли, вкусные. Хотя я бы значительно уменьшила процентное содержание в фарше чеснока.

— Хочется подышать свежим воздухом, — просительно добавила Алка.

— Между прочим, чеснок очень полезен, в нем куча фитонцидов, убивающих бациллы на лету, — назидательно сообщила с дивана бабуля, обмахнувшись веером.

В отсутствие кондиционера полезный котлетный чеснок единолично царил в воздушном пространстве квартиры.

— Да я не против чеснока. — Алка пошевелила носиком, как мышка, и тихо чихнула.

Я вспомнила, что она, бедолага, весь день просидела дома, и мне стало совестно.

— Конечно, давай прогуляемся! Куда ты хочешь пойти?

— На набережную, если не возражаешь. — Алка вздохнула. — Здешняя набережная очень похожа на парижскую, ты не находишь? Те же гранитные берега, те же платаны ровными рядами… Если ты обуешься в кроссовки и не будешь цокать каблуками, я даже смогу представить, будто гуляю вдоль ночной Сены не с тобой, а с Зямой…

— Может, мне еще и Зяминым одеколоном побрызгаться? И за талию тебя приобнять?

— Нет, это уже будет слишком. — Подружка на всякий случай отодвинулась. — Мне вполне хватит твоих рассказов о Зямином детстве. Ты же можешь припомнить что-нибудь такое, умилительное?

— Что-нибудь такое, что умерит твою злость и обиду на взрослого Казимира Кузнецова? — проницательно предположила я. — Сказ о том, как его укусила оса, подойдет?

— Больно укусила? — кровожадно оскалилась Алка.

— Очень! И прямо в верхнюю губу! Представляешь, каким он сделался уродом?

— С удовольствием послушаю. — Трошкина подхватила сумочку. — Идем?

— Дюша, расскажи еще Аллочке про дырчатые шорты и крапиву! — посоветовала нам вслед бабуля.

— И про противогаз! — крикнул из комнаты папуля.

— И про серьги из воска! — посоветовала мамуля.

— Чувствуется, у моего мужа было очень интересное детство, — пробормотала Трошкина.

— И отрочество, и юность, и зрелость, но тебе не все рассказы понравятся, так что я ограничусь двумя первыми пятилетками Зяминой насыщенной жизни, — пообещала я, вслед за подружкой выходя из дома.

Вечерело. Солнце спряталось за кудряво-зеленой горой, похожей на гигантский кочан капусты брокколи, и растопило наконец твердое синее небо, ставшее мягким и желтым, как сливочный соус. На набережной никого, кроме нас с Алкой, не было, и я удивилась:

— Как странно, что в Тбилиси не принято гулять у реки!