Онлайн книга «Вполне счастливые женщины»
|
– Зинуль, какое там «биться»… Жизни у нас нет давно. Удерживать я не буду – пусть идет, куда хочет, и пусть будет счастлив. – Придумываешь! – раздраженно ответила та. – Нет у них жизни! А что ты, собственно, называешь «жизнью»? Страсти-мордасти? Цветы каждый день? Бессонные ночи? Что, объясни! Есть дом, есть ребенок. А вот скандалов нет. И муж твой – не пьяница и не гуляка. – Гуляка, – засмеялась Нюта, – ты же сама сказала: есть баба! – Вот так и отдашь? Без вопросов? Нюта кивнула. – Сразу и без единого. И еще пожелаю огромного личного счастья. – Идиотка, – вздохнула Зина, – чтобы в наше вот время – и так, с легкостью, отдать хорошего мужа! Зина быстро засобиралась и ушла, а Нюта долго сидела, подперев лицо руками, и думала о том, что теперь она свободна! Совершенно свободна! Какое, господи, счастье! Герман ушел в Новый год – она терла сыр на «Мимозу» и, услышав шум в прихожей, сполоснула руки и вышла туда. Он надевал пальто, возле его ног стоял чемодан. – Сегодня? – спокойно спросила она, вытирая руки о фартук. Он молча кивнул. А потом, усмехнувшись, добавил: – Была без радости любовь, разлука будет без печали! Она покачала головой. – Не было любви, Гера, не было! В этом все дело. – Но сегодня как-то не комильфо! Через пару часов приедут Половинкины и родители. Что им сказать? – Отмени, – коротко бросил он, – к чему этот цирк? – Вот ты и отменяй! – ответила она. – Ты ж у нас главный клоун! Герман не ответил, взял чемодан и вышел за дверь. Нюта села на стул, подумала и набрала номер родителей. Все оказалось просто – все вдруг свалились с температурой. Сначала Лидочка, потом Герман. А сейчас и у нее раскалывается голова. «Дурацкий вирус, косит всю Москву, слава богу, вы еще не успели выехать с дачи». Потом позвонила Зине: – Братец твой… Только что хлопнул дверью. В руках – чемодан. Так что веселье, прости, отменяется. Зина помолчала, а потом выдала: – А я тебе говорила. Сама виновата! – Сама, – легко согласилась Нюта и звякнула трубкой. После ухода Германа ей стало так легко, что она, казалось, просто летала. Лидочка ухода отца словно и не заметила. Был равнодушный отец, нет равнодушного отца. Алименты он присылал по почте, а спустя год Зина сказала, что у Германа родилась дочь. Яворскому она написала сразу – с мужем рассталась, точки поставлены, решение за ним. Он долго не отвечал, а потом написал, что это ровным счетом ничего не меняет. И взваливать на ее плечи такую ношу он не может. Дела его неважны, нога болит все сильнее, и ему все труднее ходить и сидеть. Впрочем, он вскоре приехал, но жить у нее отказался – как всегда, снял гостиницу. В те три дня она все время плакала, задавая один и тот же вопрос: – Почему? Он, разозлившись, впервые закричал на нее, назвав идиоткой, не понимающей ситуации. Снова твердил про ранение, про страшные боли и муки, про то, что лучше не будет, а будет лишь хуже – и это прогнозы врачей. И что «ходить за ним и выносить за ним утку он не позволит». Они разругались тогда в пух и прах впервые за столько лет, и она ушла от него, бросив с обидой, что навязываться не собирается и еще – что он трус и слабак. Писем не было два месяца. Она бегала к почтовому ящику по пять раз на дню. Караулила почтальоншу, переспрашивая, не могло ли письмо затеряться или пропасть. Наконец Нюта не выдержала и взяла билет в Мурманск. Вечером она привезла на дачу Лидочку и осталась до утра – поезд уходил на следующий день в шесть вечера. Все давно легли спать, а она все сидела в мансарде и смотрела на темное осеннее беззвездное небо. Не заметила, как поднялся отец, закурил, сел рядом и долго молчал. Оба молчали. Потом он наконец сказал: – Ну и что дальше? Как будешь жить? Нюта пожала плечами. – Как получится. Точнее – как сложится. – Губишь себя, – коротко бросил отец, раскуривая новую папиросу. – Моя жизнь, – ответила Нюта и добавила: – Прости. – Летишь к нему? – тихо спросил отец. Она мотнула головой. – На поезде. Отец закашлялся и затушил папиросу. – Он – хороший человек, – хрипло сказал отец. – Но… Такой судьбы я своей дочери не пожелаю. И потом, – добавил он, – он не имел на это права! Нюта улыбнулась. – А вот тут он совсем ни при чем. Во всем виновата я – он долго сопротивлялся. Впрочем, виноватой я себя не считаю. Так сложилось, пап, понимаешь? Значит, такая судьба… В Мурманске уже было совсем холодно, и по перрону мела мелкая и сухая поземка. Нюта вышла на привокзальную площадь и поймала такси. Она смотрела в окно, разглядывая город, где Яворский прожил столько лет. После Москвы Мурманск казался маленьким, тесным, провинциальным и серым. – Райончик – дерьмо, – сообщил таксист, – бараки, бараки. Отопления нет, воды тоже. Двадцать лет обещают снести. А не сносят. Гады, – зло добавил он. – У меня батя там жил. Как занемог, я его к себе. Хотя тоже условия… – Он совсем расстроился, вспомнив, видимо, «условия», и резко затормозил у нужного дома. Нюта расплатилась и вышла на улицу. Поземка, медленно поднимаясь, уже превращалась в метель. Она зябко поежилась – даже в зимнем пальто ветер и холод пробирали до костей. Улица состояла из темных, почти черных, деревянных бараков. Два этажа, два подъезда. Играли дети, из какого-то окна выглянула женщина, закутанная в серый платок, и позвала сына домой. Нюта вошла в нужный подъезд и поднялась на второй этаж. В коридоре пахло печкой, и, видимо, из кухни в коридор вырывался густой пар и доносились запахи подгорелой еды. На стенах висели жестяные тазы, корыта, детские санки и велосипеды. Деревянная лестница была темной и шаткой. Она подошла к двери и тихо постучалась. Дыхание перехватило, и ее качнуло в сторону. – Открыто, – послышался женский голос. Нюта нерешительно открыла дверь и увидела Яворского, лежавшего на узкой железной кровати, с измученным и посеревшим лицом, с закрытыми глазами и плотно сжатым от боли ртом. Возле него на простой табуретке сидела немолодая и грузная женщина, с лицом простым и приятным. Одета она была в темную вязаную «старушечью» кофту и валенки, обрезанные по самую щиколотку. Седые волосы выбивались из-под темной косынки. |