Книга Кома, страница 44 – Эргали Гер

– Да, мрачновато, – согласилась Таня. – И что же ты ей сказал?

– А что тут можно сказать? Хорошо еще, никто не вмешался – мол, что ты, Илона, пристала к Акимову, какой он русский, он же свой в доску, а жена у него и вовсе еврейка – это самый такой паршивый вариант, когда тебе по блату организуют прощение и ты сидишь, как придурок, по уши в чужой снисходительности… «Да, – сказал я, – мы, русские, оккупанты, сорок там сколько лет назад заграбастали вашу Литву и мне до сих пор стыдно за это. Я до сих пор в общении с литовцами ощущаю из-за этого комплекс неполноценности, и очень рад, что она, Илона, об этом заговорила, потому что комплексы нельзя замалчивать, их надо выговаривать, это вам любой психоаналитик… Тем более когда речь идет о таких тяжелых, таких запущенных случаях». Ведь в той компании, где меня выставили оккупантом, я был не только единственным непечатным писателем, но и единственным, кто мог сказать, что именно в этом городе, на Липовке, лежат его деды и прадеды, – только я и моя жена, хотя еврейское кладбище, где покоились ее предки, в конце пятидесятых сровняли с землей, а надгробными плитами замостили лестницу к Дворцу профсоюзов. И если мы, то есть я с женой, люди, на которых нет личной вины, все же испытываем комплекс вины, то, наверное, и Илона вправе ненавидеть людей, которые лично ей ничего плохого не сделали: у меня свой комплекс, у нее свой. Можно хвастать своими комплексами, можно спорить, какой покруче, чем, кстати, частенько и занимаются больные люди – но лучше лечиться.

– Красивый ответ, – согласилась Таня, пока он допивал пиво.

– Я бы сказал, несколько даже слишком. Присутствие красивых женщин прибавляет, понимаете ли, патетики.

– Надо думать, она прониклась? – спросила Дуся не без ехидства.

– Задним числом легко угадывать, Дусенька, – попрекнул Акимов. – В общем, да. Не прошло и полгода, как она стала моей любовницей.

– А как же жена?

– А жена ничего, – Акимов пожал плечами, – я жене о таких вещах не докладывал.

– Да уж… – Дуся задумалась. – Наверное, она все равно догадывалась.

– Еще бы, – жестко подтвердил Акимов. – Она у меня догадывалась обо всем.

Пусть знает, подумал он. Ты этого заслужил, дружок.

Дуся замешкалась с ответом, Таня кивнула и закурила. Алкогольный нагруз, подумал Акимов. Он сидел и смотрел в пустой бокал. Самое время предаваться печалям.

– А как же Ксюня? – спросила вдруг Дуся.

К с ю н я, подумал он. Нет, не бывает таких Дусь. У них там в Москве совсем повылазило, должно быть, коли они не замечают таких реликтовых Дусь. Да и ты со своими слюнями…

– Ты хочешь спросить, как она решилась уехать без Ксюшки? – он взглянул на Дусю, облитую розовым пламенем свечи, и постарался ответить по-честному, без надрыва: – Может, это звучит не очень выгодно для меня, но дело в том, Дусенька, что она меня – пожалела, да. Именно так. Притом это не окончательный вариант. Мы решили, что она должна сама адаптироваться в Израиле, а там – будем посмотреть… Я ведь никто, Дусенька, я нищий, мне приходится переводить дурацкие р o маны, чтобы прокормить Ксюшку, а одевать – одевать ее я уже не могу. Одевается она в то, что присылает ей мама.

– Это нормально, – успокоила его Таня. – Все так живут.

Парочка за соседним столом рассчиталась и встала.

– Вкусно кончить, – пожелала, протискиваясь между столиками, жемайтийка, протиснулась и пошла за кавалером на выход.

– Это как? – удивилась Таня.

– Это нормально, – успокоил Акимов. – Нормальная калька с литовского, провинциальный вариант «приятного аппетита».

Таня хихикнула. Официантка принесла и поставила перед Акимовым второй бокал.

Эх, Дуся-Дуся, подумал он. Боюсь, я надеруся.

И в два глотка осушил полбокала.

– Между прочим, мы обещали Ксюшке присматривать за тобой, – напомнила Таня.

– За мной не надо присматривать, – заверил Акимов, надеясь, что это так. – А кстати, схожу-ка я позвоню.

Он позвонил домой, трубку сняла Илона. О Боже, подумал он.

– Читаем Толкиена, – сообщила она. – Ложимся спать.

– Очень мило с твоей стороны, Илонка, – поблагодарил он, стараясь не поддаваться панике. – Прости подлеца.

– Nieko, nieko… Что-то ты разгулялся, Akimovas…

– Это… Ты не права. Сижу в «Стикляй», никого не трогаю.

– Даже так… – Он понял, что она прикуривает сигарету. – Понятно. Некрасивые, но богатенькие.

– Очень хорошие девочки, – запротестовал он для порядка.

Он услышал, как она затягивается, увидел ее спелые, красиво очерченные губы.

– Тебе Ксения передает привет и просит много не пить. Скажи, что ты нас любишь.

– Я только что об этом подумал.

Она еще раз затянулась, оценивая ответ, потом сказала:

– Пока, врунишка, – и положила трубку.

Вот так тебе, подумал Акимов, косясь на горделиво скучающего швейцара. Судя по частоте затяжек, в Илоне плескалось не менее пятисот граммов коньяка. И она запросто могла остаться спать в его комнате.

Отпрыгался, парень.

Не надо было о ней трепаться, подумал Акимов. Ты сам все это наколдовал, сам наболтал, трепло, и теперь у тебя ноль шансов. Ноль.

– Ну как? – спросила Дуся.

Он ответил, что все нормально.

– Там Илонка пришла, она и почитает, и уложит, так что можем сидеть, – сообщил он, играя беззаботного оболтуса.

– Ну, слава Богу, – сказала Дуся.

– Все-таки ты неплохо решаешь свои проблемы, – вставила Таня.

– Посмотрим-посмотрим, – пробормотал он. – Давайте в таком направлении и выпьем. Я предлагаю тост за Дусю – девушку моей мечты.

– Прекрасно, – сказала Таня. – За тебя, Дуська!

– За тебя, Дусенька, – Акимов отважно заглянул ей в глаза. – За девушку, которая мне очень понравилась.

– А что, бывают девушки, которые тебе не очень нравятся? – отхлебнув пива, спросила Дуся.

Таня прыснула, Акимов тоже едва не подавился.

– Да, – признался он озадаченно. – Бывают, да.

– А какие девушки тебе не нравятся, Акимов? – спросили девушки.

Он задумался.

– Наверное, такие, – он скорчил гримасу, – душевно черствые. У которых дырочки от гвоздя вместо глаз, а в дырочках щелкают арифмометры. За которыми идет великая сушь, потому что они все и вся выпивают до дна…