Онлайн книга «Кома»
|
Где по небу тихо плывут корабли, Все беды свои оставляя вдали, Где только одна Эвелина живет И сказочных братьев, как девочка, ждет. Они прилетят, приласкают, спасут И душу ее над землей пронесут, Которая сверху ничуть не черна И даже в местах, где зияет война, Зелеными бусами дрогнет свинец (Поскольку ты веришь в счастливый конец). …Задышат ресницы в замедленном сне, И, может быть, вспомнит она обо мне, И мальчик, который остался крылат, Меня поцелует, как названый брат. – Боевая у тебя подруга! – с чувством сказал водила. – Только скажи ей, чтоб не высовывалась, – скоро граница… 3 В первые годы после развала страны поэты, как брошенные детишки, жались друг к другу и к своим «книжечкам» – журналам, издательствам, гуманитарным фондам. Кого-то из этого расформированного детдома пригрел антикварный магазин «Акция» на Большой Никитской. На книжных развалах, вынесенных на тротуары, в жару и холод можно было пообщаться с живыми поэтами, распродающими по дешевке все, что осталось от уничтоженной в одночасье прослойки. Вика, Миша Дидусенко с Юрой Шапкиным, Леша Дрыгас, Барый, Ира Суглобова, Толя Устьянцев, Эвелина Ракитская, Толя Богатых – кто только не прозябал на этих серых развалах… Вот только живого общения не получалось. Мы были как рыбы, вытащенные на берег, – беззвучно раскрывали рты, даже пили без слов. Нас со страшной силой отбрасывало все дальше – от черно-белого кино к немому кинематографу. Карнавал кончился. Вика познакомилась с некоммерческим издателем Андреем Белашкиным, вышла замуж, родила сына. Некоммерческая издательская деятельность, если кто не знает, – это своего рода «священная болезнь», не описанная в медицинских энциклопедиях. Андрей торговал книгами на лотках, в электричках, вокзалах, а на вырученные деньги издавал забытых поэтов. На что они с Викой жили, на что ухитряются существовать сегодня – это вы у Вики спросите. В наших отношениях стали появляться лакуны длиною в год. Зато – пережив карнавал, развалы и роды – поэт Виктория Волченко стала выплывать из безвестности. Стихотворение про Эвелину, голыми руками ткущую рубашки из крапивы, – то самое, которое Вика читала в ночном полете над Можайским шоссе, – когда-то было посвящено замечательной поэтессе Эвелине Ракитской. Как и почему выпало посвящение, мне неведомо. Однако именно Эвелина значится редактором первой Викиной книжки, изданной Гуманитарным фондом содействия культуре. Был такой фонд, помню. Куда делся, тоже не знаю. Там я познакомился с неистовым Русланом Элининым, который однажды заглянул за горизонт и не вернулся. Их было много на челне. Первую свою книжку Вика невзлюбила. Там по какому-то недоразумению разодрали венок сонетов на колоски, получилось неправильно. Однако общий уровень стихотворений таков, что стыдиться не то, что нечего, а практически некого. Слепа моя вера и неистребима, как всякая глупость и всякая малость. Печальные сказки, что в детстве любила, и бабушкин запах – вот все, что осталось. «Господь милосерден, а люди несчастны», — Шепчу по ночам, с головой укрываясь. Как все, до утра от земли отрываюсь, как будто и я к этой жизни причастна. Но, видно, сильна моя глупая вера, Коль с толку сбивают и глупо талдычат о Страшном суде, о силках Люцифера и в скобки берут мою кровь, и кавычат. И я открываю проклятые жилы, и мне отворяются высшие своды, и гады, что долго в крови моей жили, ревя, сотрясают подземные воды. И я обнимаю бескрайнее детство, там звери и радуги, птицы и ветер, где грешник невидим, а праведник светел, и вера любая – с ладошку младенца. Еще через четыре года в издательстве «Антей» вышла вторая книга стихов. Перечитывая ее, я наткнулся на стихотворение про те самые времена, когда поэты группировались при «Акции», и не смог отказать себе в удовольствии дополнить прозу поэзией. Нет, Шапкин на цыпочках – это уж слишком, пожалуй. Два звука подряд – «эн» и «эн» – это длинно и нудно. Но пили мы с ним – видит Бог! – на высокой лужайке, и выпили столько, что помню я все поминутно. Сначала мы шли вдоль лотков и киоска Барыя, нам выдали денег, хотя мы о том не просили, и мы совершали покупки в попутном порыве, потом нас забрали в милицию и – отпустили. И было легчайшее чувство легчайшей утраты! Хоть солнце и грело, мы поняли вдруг, что озябли. И мы возвратились в киоск, но Барый тороватый, закрывшись иконой, ответил нам: «Я здесь хозяин!» И мы оказались в сердцах у другого порога — торжественный Юрий Наумыч светился активно, — я что-то спросила, и Шапкин шепнул: «Синагога!», чуть-чуть покачнувшись на цыпочках, как Буратино. Тотчас прощена я была красотой виноватой прозрачных людей в одинаковых шляпах печальных, в костюмах опрятных и все-таки чуть мешковатых, как будто хранились они в сундуке за печатью. Сквозь сумрак зеленый мой друг от меня отдалялся, штормовкой – залатанным парусом – руководимый. А я ото сна пробуждалась и все удивлялась, что поступь моя тяжела, а Земля – невредима. Стихотворение не из программных, просто хорошее. В нем очень естественные для Волченко повествовательные интонации и мягкие «завитражные» краски – все-таки сон. Остается надеяться, что теперь, когда Вику пробило на прозу, она сама расскажет о тех временах. Лучше нее этого никто не сделает. А совсем недавно «Пушкинский Фонд» издал третью книгу ее стихов. Геннадий Федорович Комаров, придирчивый питерский издатель, включил Викторию Волченко в свой личный список лучших современных поэтов. И в самом деле: книжка маленькая, а поэт из нее выглядывает большой. Называется «Без охраны». Там есть стихи, которые прожигают насквозь – ловишь себя на мысли, что хочется уклониться от их осмысления, как от струи расплавленного свинца. А ведь не из горна – из женского горла вышли. Для поэтов цветаевского накала – а Волченко, по моим понятиям, поэт цветаевского накала – установка на правду слова становится категорическим императивом, определяющим отнюдь не только слова. В любом зазоре между правдой слова и правдой жизни им видится не лукавство, но – лукавый. Вика в этом отношении всегда была строга до неистовства. За нее всегда было боязно: у таких натур мало шансов на выживание. Ничего. Не сразу, но выжила. |