Книга Серебряный меридиан, страница 102 – Флора Олломоуц

Популярность книги заметно подняла интерес к личности автора и ко всему, что связано с его жизнью и работой. Люди шли в театр на Блэкфрайерс Лейн, следили за событиями фестиваля, отслеживали, что мы делаем в других проектах. Вновь и вновь они возвращались к роману, герои которого словно обретали в современности новую жизнь.

Джим начал работу над новым сюжетом, идею которого вынашивал давно, — о первых венецианских эмигрантах времен распада империи, основавших свой город. Начало было энергичным, но потом что-то стало отвлекать его, тревожное волнение вмешивалось в его настрой.

— У меня руки опустились. Полное ощущение никчемности, — сказал он мне однажды.

— «Перспектива» не отпускает?

Он кивнул.

— Я знаю, — сказала я.

— Знаешь?

Мне показалось, что передо мной растерянный подросток.

— Да. Они — дети. Твои. Они живут, но уже без тебя. Это может понять только тот, кто пишет или играет на сцене.

— Что же делать, так скроено мое сердце. В десять лет я чуть с ума не сошел, прочитав у Конан Дойла о Рейхенбахском водопаде, и вновь ожил, только узнав продолжение истории. Потом не мог закрыть «День восьмой» Уайлдера, начинал читать заново, стараясь удержать Эшли на берегу. А в четырнадцать прочитал «Свою комнату», и все повторилось. Дальше были романы Пола Остера.

— Тогда скажи мне: если ты так чувствуешь, если трагическое многоточие так тревожит тебя, почему «Том не вернулся»?

Джим долго молчал.

— Я знаю, что ты поверишь. Тогда… — я не понимаю, какое шестое чувство убедило меня — я думал, что, если они останутся там навсегда, не расставшись, я никогда не встречу тебя… Я был уверен, что многоточие дает нам шанс. Найтись.

Мы долго молчали, обнявшись.

— Я тоже не верю Полу Остеру, — сказала я. — Своенравного Феншо, сосредоточенного Блэка я не могу отпустить. Феншо мне так и хочется схватить за рукав, остановить за руку, сказать: «Не надо. Стоп. Стоп» ^[206].

Джим знал, о чем я говорю.

— Мне всегда хотелось сказать: «Вы ошиблись, миссис Вулф», — улыбнулся он.

— Когда-нибудь все потерянные персонажи найдутся. Никто не знает, что на самом деле с ними произошло. Пока есть такие, как мы, у них есть надежда.

— Они должны вернуться, — кивнул он.

— На сцену, — сказала я.

— Да. Или на экран.

Я погладила его по щеке.

— Пора браться и за эту работу. Ребенка невозможно носить дольше положенного. Он сам появляется на свет.

— Значит пора ехать в Норфолк, — сказал он.

Я не могла уснуть. Думала о пьесе. К чему откладывать? Джим подвинулся ближе, обнял меня и положил голову на мое плечо. Я смотрела на его любопытный крупный нос, освещенный светом ночника, и высокий открытый лоб. «Знающий грамоте лев…»

Он открыл глаза и, покачивая меня из стороны в сторону, посмотрел своим левым глазом в мой правый. Ужасно забавно.

— За что ты выбрала меня? — шепотом спросил он.

Я улыбнулась.

— А ты меня?

Он беззвучно засмеялся, слегка запрокинув голову, и обнял крепче.

— Мы оба чудаки.

— Но нам хорошо.

— Очень.

Пьеса на основе романа стала нашим первым крупным совместным проектом. Джим, зная о моем отношении к скрипке, не удивился, когда я предложила попробовать пригласить в качестве композитора Тима Тарлтона.

— Надо поговорить об этом с Линдой, — предложил Джим.

Реакция Линды была такой, что я пожалела о нашем решении подключить ее к обсуждению.

— Вы что, с ума сошли?

Мы с Джимом переглянулись.

— Захватывающее начало, — отозвался Джим. Что тебя, собственно, так удивляет?

— Тим Тарлтон? Музыку к спектаклю? Вы бы еще Георгиева пригласили.

— А что такого? Шостакович писал музыку к фильмам. И Шнитке. И к спектаклям большие композиторы пишут музыку.

— Нет, вы серьезно? Тим Тарлтон? Задавака Тим Тарлтон? Да он со своим агентом едва общается.

— Поэтому мы и решили поговорить с тобой. В вашем музыкальном мире у тебя больше шансов узнать, как и где можно «случайно» встретиться с ним и поговорить по-человечески. Такой вариант кажется нам более коротким путем, чем действовать через его агента.

— Вот именно, что «по-человечески» еще никому не удавалось. Поверь мне, Джим, даже ты не сможешь уговорить его.

— Значит, это сделаю я.

— Какая самоуверенность! Он даже разговаривать с тобой не станет, разве вы не знаете?

— Не знаем чего?

— О его странностях. Он же псих, это всем известно. Но я знаю, откуда ветер дует. Рыбак рыбака. Это же твоя идея, Ви, не так ли?

— А поделикатнее нельзя? — перебил ее Джим.

— А ты не бросайся защищать старую добрую Ви от старой злой Ли.

— В чем дело? — спросила ее я. — Речь о предстоящей работе. А ты такое — о человеке. Что ты несешь?

— Это я очень стараюсь никого не обидеть, — не сдавалась она. — Вы пытаетесь связаться с человеком, с которым вообще никто не знает, как говорить по-человечески.

— Я знаю, что он не общается с прессой, только и всего, — заметила я.

— Да? Это вам так кажется.

— Ли, все не более, чем сплетни, — не уступала я. — Спасибо, мы все поняли. Считай, что мы не говорили с тобой об этом. Забудь. Я сделаю чай.

Она влетела за мной на кухню.

— Что это ты задумала? Думаешь, я ничего не понимаю? Скажи, а Джим знает, что Тим появился в твоей жизни задолго до него?

— Ты с ума сошла? Опомнись!

— Он знает, что Тим для тебя значит и как ты вздыхала по нему?

— Я никогда по нему не вздыхала.

— Я тебя умоляю! Джим хоть знает, сколько Тима Тарлтона у тебя в компьютере? Или ты все припрятала? А теперь решила воспользоваться случаем. Учти, я не позволю тебе испортить Джиму жизнь. Вспомни, что ты говорила мне о вашем будущем.

Я помню тот разговор в пабе у Маффина. Мы с Джимом только начинали нашу историю. Тогда мне хотелось говорить о нем со всеми, можно сказать, я пела песни, «полные любви, ему, о нем и только для него» ^[207].

— Он — человек с будущим. Раньше мне встречались мужчины с богатым прошлым. Даже слишком богатым. Но без будущего. А у него — довольно диетическое прошлое. Зато есть будущее.