Книга Серебряный меридиан, страница 37 – Флора Олломоуц

Вернувшись, Уилл без умолку рассказывал всем домашним и, в первую очередь, Эльме о том, что видел и что присочинил сам по дороге домой. Несколько лет подряд Джон брал сына с собой на представления гастролирующих театров. И каждая новая пьеса, которую он видел, пополняла домашний репертуар, состоявший из придуманных Уиллом и Эльмой спектаклей, в которых они сами были и постановщиками, и исполнителями. Театр пришел в их жизнь.

Это был богатый событиями год. Если бы кто-то смог предсказать тогда, чем обернутся перемены, какие он принес в жизнь обычной стратфордской семьи, ни единому слову прорицателя никто бы не поверил. Но истина состоит в том, что истории дают ход, как правило, события, происходящие в повседневной частной жизни, — обычные для свидетелей и ничем не примечательные для современников.

Осенью Уильям был принят в подготовительный класс грамматической школы. Мэри научила его читать, подписываться своим именем и следила за тем, чтобы он каждый день учил катехизис. В способностях старшего сына родители не сомневались, но представление о его будущем у них было сколь неясным, столь и разным. Мэри пыталась убедить мужа отправить сына после окончания школы в столицу в обучение. Для этого уже сейчас стоило присмотреть достойного лондонского мастера, как это делали для своих старших сыновей их друзья и соседи — кожевенник Филд и бакалейщик Куини. Джон, напротив, был убежден, что Уилл должен после окончания школы остаться в Стратфорде и заниматься семейным делом. Впрочем, до этого было далеко, а в школе сыну предстояло осилить латынь, греческий и все обязательные предметы. Поэтому к согласию они все же приходили, обсуждая, что понадобится приобрести к началу учебы.

К шести утра 23 августа 1569 года Уилл шагал за отцом к зданию школы, пристроенному к ратуше, таща на плече в специально сшитой по торжественному случаю кожаной сумке свечи, тетрадь, пузырек чернил, роговую доску ^[58] и восьмушку большого листа бумаги. Его угнетала не только тяжесть навьюченной на него поклажи. Он, который никогда не хотел спать, сегодня и на ходу не мог проснуться и полз, как улитка.

Уроки в подготовительном классе вел помощник учителя. Каждый день начинался с утреннего молебна в часовне гильдии Святого Креста. Звонили колокола: большой оповещал о рассвете и наступлении сумерек, маленький призывал утром к началу занятий.

Оказалось, что в классе собрался почти весь знакомый по Хенли-стрит народ мужского пола — все ровесники Уилла. Жаль, Эльму не пустили. Было весело. И веселее раз от разу, особенно с того дня, когда кто-то из старших учеников спросил, заглянув в класс, на несколько минут покинутый мистером Хиггсом:

— Ну как вам наш «абисидариус»? ^[59]

— Кто-о? — Уилл даже выскочил из-за парты, чтобы лучше расслышать.

— «Абисидариус» — Хиггс!

Класс рухнул со смеху. Они еще долго не могли уняться, поймав такое словцо, и вспоминали о нем каждый день при встрече со своим, похожим на ящерицу, наставником.

Уиллу школа понравилась. Здесь можно было дружить, глазеть в окно, в перерывах играть во дворе с собакой, передразнивать учителя, получать замечания и гордиться этим, а еще выучивать уморительные словечки. Но главное — все это нужно было донести до дома, чтобы между одиннадцатью и часом, во время обеда, успеть рассказать и показать все домашним.

— Эль, ты где? Иди, что я тебе расскажу! Эль! — кричал Уилл, не успев переступить порог.

Все, что происходило в школе минута за минутой, он выкладывал ей, с трудом переводя дыхание. Эльма, как пересмешник, запоминала все слово в слово и в его отсутствие пересказывала услышанное Мэри и всем, кто хотел ее слушать. Часто от нее отмахивались, но это ее не смущало. Каждое новое впечатление вдохновляло на новый монолог. Ближе к Рождеству она вновь всех удивила, вдруг перестав отзываться на свое имя. Попытка Уилла узнать почему, довела их почти до драки.

— Называй меня тоже Уилл! — требовала Эльма.

— Не буду! Это мое имя!

— И мое тоже! Я знаю!

— Ты Эль.

— Нет! Я тоже «Уилл»!

— Вы что это расшумелись? — подошла к ним Мэри.

— Почему все его зовут Уилл, а меня по-другому? — не унималась Эльма.

— Уилл — это мужское имя, а девочке полагается женское.

— Вот! Слышала? Слышала? — Уилл победоносно вскинул голову и тут же получил легкий подзатыльник от матери.

— Нет же! — глаза Эльмы сверкнули обидой и решимостью. — Вот смотрите — вы сейчас увидите! Сейчас!

Она побежала наверх в комнату братьев.

Уилл посмотрел на мать. Та пожала плечами.

— Не знаю, что она теперь придумает. Будем надеяться, бороду себе не наклеит.

Уилл расхохотался, но Мэри не очень-то и ошиблась.

Прикрыв дверь плотнее, Эльма откинула крышку стоявшего у кровати Уилла небольшого сундука, в котором хранилась его одежда. Надоели ей девичьи юбки и шнуровки. Довольно! Девочки не бывают такими сильными и ловкими, как она. Вытащив рубашку, штаны и жилет, она сбросила платье и торопливо переоделась. Ей всегда хотелось быть в точности такой же, как Уилл. И чудо произошло. Теперь она почувствовала себя мальчиком. Покрутилась, широко распахнув руки, задыхаясь от счастья и свободы. Она выскочила из комнаты и сбежала вниз по лестнице с криком:

— Я — Уилл!

— Мистрис Мэри! Все смотрите! Я — Уилл!

Мэри поймала ее у двери на кухню и отправила сына наверх, приказав не высовываться.

— Голову с тобой потеряешь!

— Мистрис Мэри, зовите меня тоже Уилл! Смотрите, я — как он!

— Как же я тогда смогу отличить тебя от него?

— Ну… как… — Эльма задумалась.

— Послушай меня, — Мэри присела на корточки перед дочерью. — Тебе подобает носить женское платье, потому что ты девочка. Понимаешь?

— Но ведь имя у меня мужское! Виль-гельм-ина.

— У тебя женское имя. Оно происходит от имени твоего Святого покровителя и заступника. Ты — девочка, вот когда вырастишь, будешь женщиной. Бог создал мужчину и женщину и дал им мужские и женские имена. Ты должна немедленно переодеться и никогда больше не делать этого! Это очень большой грех! Благодари своего Святого заступника, что сейчас тебя никто, кроме меня и Уилла, не видит! Ты поняла?