Книга Серебряный меридиан, страница 43 – Флора Олломоуц

Время шло. За два года, что Ричард приходил в их дом как наставник, он превратился из утонченного юноши в сильного молодого человека, изящество которого переросло в статное мужество, скрепленное, как надежным раствором, его непритворным благородством. Он был тих, рассудителен и сдержан. Склонность размышлять стала главной привычкой и отличительной чертой его натуры. Думать для него означало жить. В этом он был совершенно согласен с древними авторами. Его увлекала наука как способ приобретения знаний. Свободного времени у него было немного, он дорожил каждой минутой, поэтому в компаниях ровесников бывал очень редко. С детьми на Хенли-стрит он дружил, с удовольствием осознавая себя их наставником. Углубленный в себя, если и думал о любви, он не торопился впустить ее в свою жизнь. Подруги у него не было, и ни одна женщина его как мужчину еще не привлекла.

Летом 1579 года Ричард, как обычно, пришел к своему ученику. Виола увидела его из окна и вышла навстречу.

— Привет, Дик!

— Привет, Виола! А где Уилл?

— В лавке. Там теперь столпотворение. Оказывается, в Лондоне новая мода. Все ищут «узкое, бежевое с медными заклепками».

Да, мой отец недавно привез новые лекала. Передай Уиллу, чтобы зашел ко мне, когда вернется.

— Вы не будете заниматься?

— Нет. Я пришел попрощаться.

Виола почувствовала, как мгновенно пересохли ее застывшие в улыбке губы, и точно иголки впились в ладони.

— Попрощаться?

— Да. Я уезжаю. В Лондон. В типографию сэра Бишопа. Учиться печатному ремеслу.

— Надолго?

— Как положено, на семь лет. Придете проводить меня?

— Да.

— Приходите с рассветом. Хочу отправиться, пока солнце не припечет.

Она не знала, что сказать.

— Все? — наконец спросила она, кивнув то ли ему, то ли самой себе. — Уроки закончились?

— Только начинаются, — ответил он. — Признаться, я сам еще толком не верю, что еду. Я ждал так давно. Воистину, «просите с верой и дано будет».

— Ты сможешь?.. — она не договорила.

— Что?

— Ты сможешь навещать своих?

— Не знаю. Не думаю. Мне сказали, что все решает мастер — где жить ученику, как долго и чему учиться. Отныне я сам себе не хозяин. Но это только семь лет. Как в школе. А я больше ни о чем и не мечтаю. Я не просто хочу уехать. Я хочу многое узнать.

— Если можешь, пиши Уиллу, — сказала она. — Он… будет рад.

— Хорошо. До завтра. Договорились?

Ричард ушел, и Виола даже по его спине поняла, что мысли его опережали рассвет и стремительно покидали Стратфорд.

Вечером Уилл не мог добиться от сестры ни одного внятного слова, кроме того, что просил передать ему Дик. Она сидела до темна за шитьем в комнате прислуги, и Уилл, вернувшись от Филдов, поднялся к ней.

— Принести светильник? — спросил он.

Она отложила работу и молча встала.

— Ви, да ты меня слышишь? Ты что, заболела?

— Нет-нет, конечно, нет, — прошептала она.

— Тебя кто-то обидел?

— А? Да.

— Кто? Гилберт?

— А? Нет.

Она вышла из комнаты.

— Ты куда?

— Не знаю.

— Стой, подожди. Что тебе опять сказали? Да подожди же.

Виола выбежала на улицу, не дав себя остановить. Все было плохо.

Она искала место, чтобы выплакаться, и не находила. Люди были повсюду. Она выбежала за ворота. Спустившись к ручью, она набрала холодную воду в ладони и закрыла ими лицо, разразившись слезами. Напрасно она повторяла: «Дик! Дик! О, Ди-ик!»

Утром на Бридж-стрит все Филды, их подмастерья, Виола и Уилл провожали Ричарда. Он вывел коня за ворота и по очереди обнял родителей, сестер и братьев, всех домочадцев и, наконец, подошел к Уильяму и Виоле.

— Не забывайте меня. Может, мы и свидимся. Когда-нибудь. — Он улыбнулся. — Вы мне как родные.

Он обнял их обоих и крепко по-братски поцеловал каждого в щеку. С тех пор, как ее разлучили с жителями Уилмкота, которые воспитывали ее и были первыми в ее жизни родными людьми, не было для Виолы минуты страшнее. Жизнь рушилась, распадалась на куски на глазах, и никто не в силах был это остановить. Некого было просить о помощи.

— Пиши, — Уилл потряс друга за плечо. — Глядишь, и я отправлюсь куда-нибудь. Счастья искать. Что-то здесь становится…»Что ни день, все одно».

Ричард кивнул.

— Значит, свидимся.

Он махнул рукой, вскочил на коня, развернул его, подтянув уздечку, и поскакал вперед по старой уорвикской дороге.

От счастья Ричарду хотелось кричать во весь голос. Впереди была сама судьба, жизнь и большой город, куда он стремился. Он гнал коня, и ничто теперь не могло его остановить или заставить повернуть назад. Только сейчас он почувствовал, как ему недоставало одиночества и свободы. Все, что осталось позади, вдруг стало мелким, далеким, едва различимым. Ничто не держало его — ни родной дом, ни обязанности, возлагавшиеся на него, ни знакомые ему люди. Жизнь разомкнулась, точно лопнувший обруч. Пусть это продлится недолго — до того, как в Лондоне он поступит под безоговорочный надзор мастера на все время ученичества. Это настоящее счастье.

В полдень Ричард спешился под плакучей березой, растущей на холме. Он привязал коня и лег на землю, раскинув руки и ноги. Прежде он никогда не испытывал такой радости. Ветер, что шумел над ним в ветвях, словно понес его на невидимых волнах, тень холодила кожу, и это было приятнее любой ласки. Закрыв глаза, он мгновенно заснул.

* * *

Виоле казалось, что Ричард вот-вот вернется. Не сегодня, так завтра кто-нибудь придет от Филдов и, между прочим, вдруг скажет, что он приезжает. Она представляла себе, как побежит к нему навстречу, как закричит радостно, без страха, без стыда: «Ричард приехал! Ричард вернулся! Ричард!» Она сбежала бы с ним, уговорила бы его взять ее с собой, а еще лучше — с Уиллом. Часто она будто наяву видела, как они отправляются в путь втроем… Пришел сентябрь с зеленой водой и цветами, с небом, безоблачным от горизонта до горизонта. А она ничего не замечала, из ее жизни ушли краски, все стало пресно-однотонным, холодным, чужим. Прошло еще несколько месяцев, и однажды Уилл, вернувшись из лавки, позвал ее наверх, в свою комнату.