Книга Президент пропал, страница 14 – Джеймс Паттерсон

– Да… знаю. Знаю.

– Дело не в импичменте – это само собой разрешится… Так в чем? Лестер Роудс? Да он такой тупой, что не сумеет слить мочу из ботинка, даже если ему дадут инструкцию.

Дэнни достал из нафталина еще одну коронную фразу мамы Лил. Напоминая о ней, он напоминает и о ее силе. Когда погиб папа, мама держала меня в черном теле – не хуже иного сержанта-инструктора. Лупила меня по башке за грамматические ошибки и просторечия, обещала шкуру с меня спустить, если не поступлю в колледж. Рано утром уходила на работу, а возвращаясь, приносила два пенопластовых контейнера еды – ужин для меня и Дэнни. Потом садилась проверять наши уроки, расспрашивая, как прошел день в школе, а я массировал ей ноги. Мама любила повторять: «Вы, мальчики, не настолько богаты, чтобы плохо учиться».

– Дело в другом, да? – спрашивает Дэнни. – В том, о чем мне нельзя рассказывать, из-за чего ты в последние две недели перекроил половину рабочего графика? Из-за чего так живо заинтересовался военным положением, habeas corpus и контролем цен? Из-за чего молчишь как рыба, когда тебя спрашивают о Сулимане Чиндоруке и Алжире, и пока Лестер Роудс вышибает из тебя дух?

– Да, – говорю. – Все из-за этого.

– Ясно. Насколько все плохо по шкале от одного до десяти?

– Тысяча.

– Боже! И ты просишь спустить тебя с поводка? Должен сказать: мысль просто ужасная.

Может, и так, но лучше идей нет.

– Ты напуган, – замечает Дэнни.

– Да уж, напуган.

Некоторое время сидим молча.

– Знаешь, когда я последний раз видел тебя таким напуганным?

– Когда в Огайо за меня отдали больше двухсот семидесяти электоральных голосов?

– Нет.

– Когда узнал, что отряд «Браво» отправляют в бой?

– Нет, сэр.

Я приглядываюсь к Дэнни.

– Когда мы выходили из автобуса в Форт-Беннинге, – говорит он. – Сержант Мелтон кричал: «Где эти Е-четыре? Где эти мажоры и спиногрызы?» Мы еще из салона не выбрались, а он уже точил нож на вчерашних студентов, которые начинали службу в офицерском чине и с повышенным жалованьем.

– Помню, – хихикнув, говорю я.

– Ну вот. И как он муштровал нас до потери пульса, тоже помнишь? Никогда не забуду выражение твоего лица, когда мы шли на выход из автобуса. У меня, наверное, было такое же. Тряслись мы, как мыши в змеином логове. А помнишь, как ты повел себя?

– Штаны обмочил?

Дэнни смотрит на меня прямо.

– Неужели забыл, рейнджер?

– Чесслово.

– Ты пошел вперед меня.

– Правда?

– Правда-правда. Я-то сидел у прохода, а ты – у окна, и мне было выходить первым. Но когда сержант заорал, ты локтем отпихнул меня в сторону, чтобы выйти раньше. Страх страхом, однако ты инстинктивно решил защитить меня.

– Ха… – Совсем этого не помню.

Дэнни хлопает меня по ноге.

– Так что можете бояться сколько угодно, президент Данкан, – говорит он. – Но свою судьбу я вверяю вам.

В теплых лучах солнца и под звучание музыки в наушниках – «Сонаты и партиты для скрипки соло» Иоганна Себастьяна – Бах решает, что прогулка по Национальному моллу – не худший вариант провести время.

Мемориал Линкольна – греческие колонны и высоченная стела, водруженная на цоколь с бесчисленными ступенями – больше подошел бы грозному божеству, а не президенту, известному своей скромностью. Впрочем, такое противоречие – суть Америки и типично для нации, которая зиждется на свободе и правах человека и которая запросто попирает эти же права и свободы за рубежом.

Впрочем, геополитикой Бах не интересуется. И страна, и памятник, как ни странно, великолепны. Фонтан и блики утреннего солнца на воде, памятники ветеранам войн – особенно Корейской – неожиданно трогают за душу. Однако больше всего Бах понравилось место, которое она посетила чуть ранее, – театр Форда, место самого громкого убийства президента в истории страны.

Яркое солнце слепит глаза, и потому огромные очки Бах только к месту. На шее у нее фотоаппарат, и она не забывает делать снимки, фотографирует все подряд: памятник Вашингтону, крупные планы Эйба Линкольна, Франклина и Элеонор Рузвельтов, надписи на памятниках ветеранам, – старательно демонстрируя, как проводит день Изабелла Меркадо (ее имя по фальшивому паспорту).

В наушниках тем временем проникновенно поет хор, неровно играют скрипки в «Страстях по Иоанну»: идет драматическое противостояние Пилата, Христа и народа.

Бах по привычке закрывает глаза, растворяясь в музыке, представляя себя в лейпцигской церкви Святого Николая 1724 года, на первом исполнении «Страстей». Пытается вообразить, что чувствовал их автор, когда произведение ожило и погрузило прихожан в пучину своей красоты.

Она родилась не в том веке.

Открыв глаза, Бах видит на скамейке мать и ребенка. Тело охватывает трепет. Бах вынимает наушники, смотрит, как дитя сосет грудь; на лице матери играет легкая улыбка. Это называют «любовь».

Бах помнит любовь. Помнит мать – скорее свои чувства к ней, а не образ, хотя последнее помогают сохранить в памяти два снимка, с которыми Бах умудрилась бежать из дома. Куда лучше она помнит брата, но, к несчастью, озлобленным: последний раз, когда они виделись, в его глазах полыхала чистая ненависть. Сейчас он женат, у него две дочери. Наверное, счастлив. Наверное, любит.

Сунув в рот очередной леденец, Бах тормозит такси.

– Угол Юго-Западной Эм-стрит и Юго-Западной Капитол-стрит, – называет она адрес, как турист.

Ее тошнит от жирного запаха и резких поворотов. Бах вставляет наушники, лишь бы отгородиться от болтливого водителя-африканца. Платит наличными, а после, у входа в паб, переводит дух на свежем воздухе.

Здесь на огромных блюдах подают мясо убитых животных с гарниром из жареных овощей. Бах предлагают отведать начос: жареные тортильи, расплавленный сыр, овощи для вида и все то же мясо несчастных животных.

Бах не ест животных. Она не убила бы зверя. Звери этого ничем не заслуживают.

Она сидит за стойкой, лицом к окну. Призматроны предлагают множество сортов пива, разнообразный фастфуд, «автокредиты», рекламируют магазины одежды и анонсируют фильмы. Пешеходов много, но в пабе почти пусто: время только одиннадцать утра, для обеденной толчеи, как ее тут называют, рановато. В меню ничего подходящего, и Бах заказывает безалкогольный напиток и суп.

Небо потихоньку затягивает пепельными облаками. В газете писали о тридцатипроцентной вероятности дождя. Значит, шансы выполнить задание сегодня – семьдесят процентов.