Книга Мой человек, страница 47 – Наталия Терентьева

А потом случайно я узнала, что у моих детей скоро появится сводный братик или сестричка. Значит, Федор пустил корни в другом месте, и надо, с некоторым запозданием, отпустить его по-настоящему, насовсем. Другой воздух подошел ему больше. Так ведь бывает. Думаешь, что живешь дома, дышишь, радуешься. А приезжаешь куда-то, вдыхаешь полной грудью и понимаешь – нет, дом мой здесь, потерянный. Остаюсь.

Мы не смогли вернуть Федю. Я не смогла, и дети не смогли. Они отвыкли от Феди быстрее, я – мучительно и долго, но тоже как-то привыкла жить одна. Заросло. Остался некрасивый шрам, и иногда он болит – к дождю или, как сегодня, когда Федя, чужой и ненастоящий, крутился, и врал, и смотрел мимо.

Это я всё к тому, что тридцать шесть лет цыганка на Кузнецком Мосту назад наколдовала мне, ничего не подозревающей, ни в чем еще не виноватой и ждущей в маминых водах своей очереди увидеть этот замечательный мир, что-то такое, что я расхлебываю по сей день. Прямо как в детской сказке про Спящую красавицу.

Иногда рано утром, наплакавшись во сне, я просыпаюсь, вспоминаю свои сны, все повторяющиеся и начинающиеся сначала, где я уже который год никак не могу вырваться на волю из странного, опутанного электрическими проводами огромного помещения с прозрачной и очень грязной крышей – все рвусь наверх, рвусь, лезу, карабкаюсь, боюсь, что ударит током, а оказываюсь все у той же крыши, с толстым грязными стеклом, с окнами, которые открыть нельзя, можно только выбить, а у меня не хватает сил, все силы ушли на слезы.

И пока мои дети спят, я думаю: а может, я и сейчас не проснулась? И это все тоже сон? Я, как мертвая Царевна, она же Спящая красавица, тоже просто сплю? И в этом долгом мучительном сне вижу всех придурков моей жизни, влюбляюсь в них, какое-то время думаю, что люблю, плачу, жду, прощаю их до бесконечности… А потом в один день прозреваю, смеюсь и ухожу, чтобы никогда больше не вспомнить? Но сон мой продолжается…

И быть может, одним солнечным весенним утром придет мой принц, настоящий принц, и поцелует меня. Я наконец проснусь и скажу ему:

– Как же долго я ждала тебя! Как же долго я спала…

А он мне ответит:

– Это я тебя искал так долго, полжизни, пока ты влюблялась и влюблялась в совершенно невероятных персонажей… Но это ведь все позади, правда?

– Правда, – отвечу я, наперекор своей насмешливой судьбе, разочарованиям и одиночеству. Правда! Ведь не может быть, что это – всё? И Федя поставил точку в череде моих ошибок? И всё, что было, это всё, что мне отпущено по части любви?

Иногда, в минуты отчаяния, я думаю: жалко, что у той цыганки, которая хотела сглазить мою маму, не хватило колдовской силы, чтобы вместо меня, здоровой и жизнерадостной, действительно родился мальчик. Вот ему бы мою судьбу – с колдобинами и придурковатыми избранниками. Но мальчик бы точно не дожил до моего возраста. И – главное – не появились бы на свет мои прекрасные дети, именно эти. Вот и думай – что было зря, а что совершенно правильно и закономерно в жизни.

– Мам, – оторвал меня от размышлений Лёша. – Я тебя уже сто раз спрашиваю: кто этот человек?

– Где? – Я посмотрела на арену, куда показывал Лёша, и никого не увидела.

– Да вот же он стоит! Ты что, мам! – маленькая Маша тоже протянула ручку, настойчиво мне на кого-то указывая.

Я оглядела пустую арену, по которой катились большие серебристые шары, видимо, оставшиеся от предыдущего номера.

Дети смотрели на меня, а я переводила взгляд с них на арену.

– Вы что, смеетесь надо мной?

Маша переводила взгляд с пустой арены на меня и громко шептала: «Вот он! Вот он!» Лёша нахмурил брови и стал очень похож на мою маму, когда она собирается сказать: «Людмила, мне кажется, твое умственное развитие закончилось в девятом классе!»

И тут я увидела. Тот, на кого они показывали, был на арене… И в то же время его не было.

– Видишь, да, мам? Видишь? – Маша первой поняла, что я его увидела, и даже захлопала в ладоши.

Я на мгновение перестала его видеть и тут же опять разглядела светлый, чуть мерцающий силуэт.

– Мам, только не отворачивайся! Если уже увидела… Ты же всё прослушала… Это фокус такой. Кто увидит его, тот… – Лёша не договорил, потому что человек на арене поднял вверх обе руки, и через мгновение в них засверкали блестящие ленты. – Это фокусник, мам, понимаешь! Самый лучший в мире фокусник… Здорово, правда?

– Здорово, – проговорила я, пытаясь понять, что же он делает, чтобы так получалось.

Свет изменился, и теперь было хорошо видно, что на арене стоит темноволосый человек в светящейся облегающей шапочке и абсолютно черной одежде, которую не видно при специальном освещении. Он поклонился и руками стал притягивать к себе шары. А в это время на арену вышли клоуны. Большой, кудрявый, в полосатом костюме нес на голове громадный разноцветный куб. Тоненький, похожий на Павлика, крутил в руках красную веревочку и сам спотыкался об нее. Рыжий подпрыгивал, стараясь сбить куб с головы большого, и хохотал. Ему очень шел пышный белый бант под подбородком, съехавший на бок. А большому так шли его кудри…

А вот и мой, которого я себе вначале присмотрела, крепенький, с оттопыренными ушами. Он подошел к фокуснику и одним ловким движением руки проткнул все его серебряные шары. Рыжий клоун засмеялся, мой стал кланяться во все стороны, а фокусник широко развел руки, постоял так секунду и хлопнул в ладоши. Зал ахнул. Я почувствовала, как вздрогнула прижавшаяся ко мне Маша.

Арена была пуста. По полу медленно катился один серебряный шар, который не успел проткнуть чем-то острым клоун с оттопыренными ушами. Чуть подальше валялся куб с разноцветными гранями и лежала красная веревочка, на которой был привязан большой белый бант. Фокусник сдержанно поклонился и под лирическую музыку с прозрачным звоном колокольчиков ушел за красный бархатный занавес в кулисы.

– Мам, а где они все? – громким шепотом спросил Лёша.

Маша просто сидела с округлившимися глазами и всё смотрела на опустевшую арену.

– Они исчезли, – тоже шепотом ответила я.

– Насовсем? – спросила Маша.

– Не знаю. Думаю, что да…

Мне понравился фокус. Только было немного жалко, что я больше не увижу крепенького, с оттопыренными ушами, клоуна. Он так забавно улыбался и подмигивал в нашу сторону, как будто знал самый большой в мире секрет – про меня лично.

Но еще больше мне понравился сам фокусник. Хотя я и не разглядела его лица. Но я почти уверена, что он очень симпатичный, сероглазый… Лет тридцати восьми… Или сорока… Или, на худой конец, сорока пяти… Думаю, что он любит маленьких детей и никогда не побежит без оглядки за первой встречной, даже если у нее будет то самое мощное оружие, которым я никогда толком не умела пользоваться, пока оно было у меня у самой, – брызжущая светом и прекрасными надеждами молодость.

Он вряд ли женат. Вряд ли. Скорей всего, он всю жизнь придумывал фокусы и просто не успел жениться. Или не встретил прекрасной принцессы, измученной сказочными принцами до такой крайности, что она уже и перестала ждать и надеяться, смеяться в цирке, танцевать под веселую музыку и верить в чудеса. А вот он как раз такой фокус и придумывал всю жизнь. Специально для той, что сносила семь пар башмаков по дорогам слез.