Онлайн книга «Вечеринка»
– А я говорю: «плакала»! – вскрикнула Нина. – Потому что я так чувствую. А вы чувствуете иначе, ну и пожалуйста. Махнув рукой, Левин, как мальчик, взбежал вверх по лестнице и увидел, что жена примеряет летнее платье перед зеркалом. – Все забываю, это какой цвет? – сокрушенно сказала Зоя. – Вот вижу: пальтишко. А цвет забываю. – Синий. Синий, милая. – А, синий! – облегченно воскликнула жена. – Но ты мне скажи: какой синий? И что это: «синий»? Она вдруг застенчиво прикрыла ладонью голую грудь и подошла к нему мелкими шажками, которые за последние полгода полностью вытеснили ее прежнюю походку. – Люблю тебя, Вадик, – сказала она. – А ты любишь «синий»? Левин молча, тоскливо смотрел на нее. – Меня тут не любят, – сказала жена. – Они любят «синий». Какая я «синий»? Скажи им всем, Вадик. Внизу громко зазвонил Нинин мобильный, она подошла. Сказала «алле» и замолкла. Потом пробормотала на своем ужасном английском: – Йес. Ноу. (Да. Нет.) Опять замолчала. Левин подумал, что звонят из каких-то эмиграционных служб, и связан звонок с тем, что Нина подала документы на получение «зеленой карточки». Она не поймет то, что ей говорят, нужно помочь. Он спустился. Нина держала телефонную трубку у уха, глаза ее были расширены. – Что с вами? – негромко спросил Левин. – Кто это? Она молча передала ему трубку. – Your husbasnd has been hospitalised, he is in our emergency room. – Левин услышал мягкий, низкий хрипловатый голос, который характерен для немолодых чернокожих женщин, хороших хозяек, заботливых медсестер и больничных нянечек. – Please, come. We need you here [1]. – I m missis Lopuhin friend. She doesn t speak any English, – сказал Левин. – What s wrong with her husband? What happened? [2] Нина смотрела на него так, будто ничего из того, что он сейчас скажет, не имеет никакого значения. На ее лице установилось твердое тупое желание обрубить все концы и не позволить ни ему, ни Зое, ни Лопухину помешать ей встретить завтра утром Колю и быть с ним. Не важно, где. Просто быть с ним. – Нужно поехать в больницу к Лопухину, – сказал Левин, закончив разговор с медсестрой. – Он попал туда по «Скорой», без сознания. Завтра утром будет решаться вопрос ампутации. – А я-то при чем? – спросила она, глядя, как это часто бывало в разговорах с Левиным, исподлобья. – Вы, – еле сдерживаясь, произнес Левин, – его официальная жена. Если он, находясь в таком тяжелом положении, как сейчас, не сможет принять решения, вы должны будете принять его. – И что? И бумаги должна подписать? – Наверное, да. Но я точно не знаю. – Не буду, – сказала она, отвернувшись. – Вы в Бога не верите, вам все равно. А я не хочу греха на душу брать. – Я что-то вас не понимаю совсем. Ведь он вам помог. Вы помните, как он помог? Она закрыла лицо руками и так стремительно выбежала из комнаты, что чуть не упала, зацепившись за угол ковра. * * * В своей комнате Нина плотно затворила дверь и встала на колени перед иконой Николая Угодника. Дикая тоска по совсем недавнему времени, когда было скудно, темно, голосисто, но не было страшно – не так, как сейчас, – всю сжала ее. «Да что ж они так навалились и мучают?» – подумала она с каким-то детским бессильным отчаяньем. И вдруг поняла, что все это не так. Что просто такая вот жизнь у людей. Где каждому кажется, что его мучают. – О всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, теплый мой заступниче! Помози мне, грешной… Она не успела дочитать молитвы, не успела пригладить растрепанные волосы. Левин постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел: – Сегодня уже нечего ехать. Его перевели в палату, он спит. Завтра там нужно быть ровно в восемь. Я разговаривал с врачом. Ко всему у него еще и проблемы с сердцем. – Я не могу завтра в восемь, – сказала она, и лицо ее стало упрямым, незрячим. – Я Колю поеду встречать. – Пошел к черту Коля! – заорал Левин. – Ты хоть понимаешь, о чем идет речь? Он хлопнул дверью так, что задрожали стекла. Она прижалась к ним горячим лбом, машинально следя мокрыми глазами за сумрачно-алыми, с синевой, почти прозрачными облаками… * * * Левин проснулся в половине десятого. В доме стояла настоянная на влажных ночных запахах лета тишина. Ему вдруг вспомнилось что-то очень-очень далекое, детское: тихое утро на даче, радостный застенчивый запах цветов с клумбы у самой террасы, кусок потолка, до того нагретый солнцем, что с застывшей капли смолы на одной из балок вот-вот и закапают желтые слезы. «Черт возьми, как быстро прошла жизнь! – без всякого сожаления и злости подумал Левин. – Жизнь прошла, а я остался». Он вспомнил о том, что жена неизлечимо больна, домработница устраивает истерики, работа осточертела, впереди – одни испытания, а о том, что встретится женщина, которую можно будет обнять, притиснуть к себе, насладиться любовью, – смешно даже думать. Сегодня воскресенье. Значит, нужно как-то убить этот прекрасный летний день. От слова «убить» он содрогнулся. Да, именно так. Он не живет, он убивает прекрасные дни. То зимние, снежные, с легким блистаньем, то эти вот: летние и золотистые. Поскольку в доме было тихо, он понял, что Зоя с Ниной, наверное, пошли гулять и вернутся часа через три-четыре, не раньше. И тут его перевернуло. – Идиот! Как же я мог забыть про Лопухина! Она должна была поехать в клинику к восьми утра! А я даже адрес не дал ей! Он спустился вниз, где была столовая и кухня. Зоя в прозрачной белой рубашке, босая, стояла перед плитой и задумчиво смотрела на нее. Он чуть было не спросил ее, где Нина. – Ты что здесь стоишь? – Попить. Он понял, что она хотела зажечь газ и забыла, как это сделать. – Садись. Я тебя накормлю, – сказал он жене. Она послушно села. Под прозрачной рубашкой – откуда у нее такая рубашка? – чернели маслины сосков. – Яичницу будешь? – Что это? – спросила она, усмехнувшись. Он пожарил яичницу. Она быстро и жадно съела. Вокруг губ образовался желтый налет. Левин намочил салфетку и, вздохнув, вытер его. – Помаду сотрешь, – лукаво сказала Зоя. – Всегда так: я только накрашу… |