Онлайн книга «Дикий берег»
– Вы из Сан-Диего? Сан-Клементе? Ньюпорт-Бич? Я не отвечал, и он продолжил: – Сан-Педро? Санта-Барбары? – Это севернее, – сказал я презрительно. Зря, не надо было говорить, но мне так хотелось вцепиться в его мерзкую рожу – меня просто трясло, и от страха тоже, – что я не мог молчать. – Да. Но здесь нет прибрежных поселений, значит, вы или с юга, или с севера. – Почем вы знаете, что здесь нет поселений? Он улыбнулся совсем как мы, только получилось гадко. – Мы ведем наблюдение. – Шпионы, – сказал я. – Подлые шпионы. Как вам не стыдно? Вы моряк. Неужели вам не совестно напасть туманной ночью на безоружных моряков? Вы перебили их всех, ведь они не сделали вам ничего плохого. Я держался, чтобы снова не разреветься. Я был очень близок к слезам и потому распалял свою злость. Капитан скривил губы, словно ему в рот попало что-то кислое. – Уж безоружными-то вы не были. С вашей лодки дали по нам несколько выстрелов и ранили одного человека. – Хорошо. – Ничего хорошего. – Он покачал головой. – К тому же я подозреваю, что ваши спутники доплыли до берега. Иначе бы мы их нашли. Я вспомнил про двойку, которую мы тянули на буксире, и мысленно помолился. – Пожалуйста, отвечайте на мой вопрос. Вы из Сан-Диего? Я помотал головой: – Из Ньюпорт-Бич. – Ясно. – Он записал. – Но вы возвращались из Сан-Диего? Главное – говорить неправду. Я сказал: – Мы возвращались в Сан-Клементе и проскочили в тумане. – Проскочили Сан-Клементе? Но это в нескольких милях севернее. – Я же сказал, мы проскочили. – Но вы двигались на север. – Мы поняли, что промахнулись, и повернули назад. В тумане трудно понять, где ты. – А зачем вам было выходить в море? – А как по-вашему? – Вы хотите сказать, чтобы избежать наших патрулей? Однако мы не мешаем прибрежному сообщению. Что вам было нужно в Сан-Клементе? Я быстро соображал, стараясь не подавать виду. – Ну… мы везли японцев посмотреть на старый город. – Японцы не высаживаются на берег, – отрезал капитан. Таки я его поддел! – Еще как высаживаются, – сказал я. – Вы так говорите, потому что вам положено их не пускать. Но они все равно высаживаются, и вы это отлично знаете. Он воззрился на меня, потом заговорил с другими офицерами по-японски. Я первый раз обратил внимание, что слышу чужую речь. Это было странно, как будто они снова и снова повторяют пять-шесть звуков, так быстро, что это и речью-то быть не может. Однако они явно говорили, потому что офицеры жестикулировали и согласно кивали, а капитан приказывал, быстро и непонятно. Сильнее, чем цвет кожи и разрез глаз, их невнятная речь убеждала меня, что эти люди пришли из другого полушария и что я отличаюсь от них куда больше, чем от жителей Сан-Диего. Мысль эта меня испугала, а когда капитан обернулся ко мне и снова заговорил по-английски, это прозвучало вроде как не взаправду, словно он произносит звуки, которые сам не понимает. Он что-то записал и спросил: – Сколько вам лет? – Не знаю. Отец не помнит. – Ваша мать не помнит? – Мой отец. Он явно удивился: – И больше никто не знает? – Том говорит, мне шестнадцать или семнадцать. Том… – Сколько людей было с вами в лодке? – Десять. – Сколько людей живет в вашем поселке? – Шестьдесят. – Шестьдесят человек в Ньюпорт-Бич? – Я хотел сказать, сто шестьдесят. – Я запутался в своей лжи. – Сколько людей живет в вашем доме? – Десять. Он наморщил нос и опустил планшетку. – Можете вы описать японцев, которые высадились в Ньюпорт-Бич? – Они были в точности как вы, – отвечал я со всей возможной искренностью. Он прикусил губу. – И они были в лодке, которую мы потопили? – Верно. А почему вы их не задержали, когда они прибыли на корабле, таком же большом, как ваш? Ведь это ваша работа? Он сердито отмахнулся: – Не всякой высадке можно помешать. – Особенно если вам платят, чтобы вы не мешали? Он снова сделал кислую мину. Меня затрясло еще сильнее, и я закричал: – Вы говорите, что охраняете берег, а на самом деле вы только бомбите наши рельсы и убиваете нас, когда мы плывем… когда мы просто плывем домой… И вдруг я снова разревелся в голос. Я ничего не мог с собой поделать. Мне было холодно, и Том погиб, и голова раскалывалась на части, и я больше не мог выносить этого японца с его вопросами. Я обхватил голову руками. – Еще болит? Ну-ка ляг и отдохни. Надо доставить тебя в лазарет. Он взял меня за плечи и помог лечь под наклонный борт. Офицеры подняли мне ноги и закутали их в одеяло, отодвинув планшетку, которую капитан положил на скамью. Мне было так худо, что я даже не брыкался. Руки у капитана были маленькие и сильные; как ни странно, они напомнили мне о Кармен Эглофф, и я чуть было снова не разревелся, но тут я заметил на левом безымянном пальце у капитана перстень. Он был массивный, золотой, с большим красным камнем. Вокруг камня шли буквы, мелкие, сразу не прочтешь. Однако рука с кольцом на мгновение замерла перед моими глазами, и я сумел разобрать: «Анахаймская высшая школа, 1976». Я дернулся и ударился головой о борт. – Успокойтесь, молодой человек. Не волнуйтесь. Мы еще поговорим об этом в Авалоне. Американское кольцо. Такие же кольца мусорщики надевали, когда шли на толкучку, чтобы показать, из каких они развалин. Я дрожал под жестким одеялом, соображая, что это значит. Если капитан корабля, чья обязанность – не допускать иностранцев на берег, сам бывает в округе Ориндж – бывает часто и носит кольцо, которое дали ему мусорщики, – значит, никто по-настоящему нас не охраняет. Весь этот карантин – сплошное притворство. Притворство, из-за которого убили Тома. Слезы хлынули у меня из глаз, и я стал втирать их обратно, злой на несправедливость, на продажность – злой и огорошенный. Все произошло слишком быстро. Казалось, еще несколько минут тому назад я дремал, прикрыв глаза, на шлюпке. А теперь – как он сказал? – «Мы еще поговорим об этом в Авалоне». Я сел. Меня отвезут на Каталину. Будут допрашивать. Может быть, пытать. Бросят в тюрьму или сделают рабом. Я больше никогда не увижу Онофре. Чем больше я думал, тем больше пугался. До этой минуты у меня не было времени сообразить, что станется со мной – я вообще мало что соображал, – но теперь стало ясно: меня не собираются отпустить в Онофре. Нет. Меня заберут с собой. При этой мысли сердце мое заколотилось – вот-вот выпрыгнет. Кровь забурлила, словно ручей после ливня. Жилы на руках набухли. Даже ноги согрелись, а дыхание сделалось быстрым и прерывистым. Я думал, что потеряю сознание. Каталина! Попасть на Каталину, никогда больше не увидеть родной дом! Конечно, это ужасный эгоизм, но я больше переживал из-за себя, чем из-за гибели Тома. |