Книга Золотое побережье, страница 54 – Ким Стэнли Робинсон

– Забирайте свое хозяйство и уходите, – с ненавистью говорит он, а затем резко отворачивается, чтобы не показать Макферсону своего лица, и отходит к окну. Нечто – возможно, нечто из сказанного сейчас инженером – перепугало Лемона, перепугало и довело до не контролируемого уже бешенства.

– Убирайтесь!

Макферсон уходит. Лемон облегченно вздыхает, возвращается к своему столу, садится и постепенно берет себя в руки. Этот наглый сукин кот опять его подставил. Запрашиваемая стоимость слишком высока, система слишком сложна. Но любая попытка что-либо изменить сделает предложение уязвимым с технической точки зрения. Нужно выдерживать верное соотношение стоимости и качества, но пойди поговори об этом, когда на конструировании стоит такой вот Макферсон. Он же псих какой-то.

Успокоившись окончательно, Лемон звонит в Нью-Йорк.

На экране появляется лицо Херефорда, президент ЛСР сидит за столом, около окна. За его плечом – бесчисленные паруса яхт, бороздящих гладь Гудзона.

Лемон медлит, нерешительно прокашливается. Даже против своей воли он испытывает к Дональду Херефорду нечто похожее на благоговение. И немудрено – ведь всю свою жизнь выкладываешься из последних сил, делаешь в ЛСР быструю, даже очень быструю карьеру – и вот тебе, пожалуйста, человек примерно твоего возраста, а то и на пару лет моложе, занимает весьма высокое положение в сложной управленческой структуре «Арго/Блессмана», одного из крупнейших концернов мира, шестнадцатого в прошлогоднем списке журнала «Форчун». Лемон даже не представляет себе, каким образом можно добиться такого успеха, тем более что Херефорд совсем не какой-нибудь там одержимый, не видящий и не знающий ничего, кроме своей работы. Совсем напротив, он – человек весьма светский и образованный, подробнейшим образом знакомый с культурной средой Манхэттена – самой, вероятно, богатой во всем мире, это отчетливо проявляется при каждой поездке Лемона в Нью-Йорк.

Маленькие художественные галереи, Метрополитен, театры – бродвейские и прочие, Филармонический оркестр, балет… просто восхитительно. Во всяком случае, на Лемона это производит глубочайшее впечатление.

Он излагает Херефорду факты – самым деловым и непринужденным тоном, на какой способен в эту минуту. Херефорд задумчиво дергает себя за сухой, костлявый подбородок, скребется в тронутой серебром шевелюре, поправляет пятисотдолларовый галстук. Лицо его остается бесстрастным.

– Так вы говорите, этот самый Макферсон – хороший специалист?

– Да. Однако он несколько перегибает по части вылизывания своих разработок, а что касается искусства составить предложение, найти верное соотношение всех факторов… короче говоря, он так и остался инженером.

– Понимаю, – коротко кивает Херефорд, чуть наморщив свой орлиный нос. – А то я несколько удивлялся: вы говорите, что Макферсон – хороший специалист, и в то же самое время два его предложения провалились, одно за другим.

Да, Лемон давно уже знает, какая цепкая у Херефорда память.

– Я имел в виду – хороший технический специалист, и только это, – пожимает он плечами.

Херефорд молча глядит в окно.

– Урежьте все на пять процентов, – говорит он наконец, – а управление и информацию – на десять. Больше нельзя, а то возникнут неприятности с НВС, но даже такое уменьшение сметы примерно уравняет нас с конкурентами, так ведь?

– Думаю, да.

– Вот и прекрасно. А когда срок подачи?

– Ровно через неделю.

– Отправите бумаги – позвоните мне. А сейчас я должен идти.

И экран потух.

30

Лобовое столкновение в Бреа было настоящей кровавой кашей; Эйб и Ксавьер отвезли то, что осталось от пострадавших, в Буэно-Парк, и теперь, на обратном пути из больницы, Эйб отчетливо чувствует, что Ксавьер готов сломаться. Слишком большое напряжение и слишком долгое; все детали на пределе прочности. Эйб буквально слышит скрежет в коробке передач, недвусмысленно предупреждающий, что зубья шестеренок готовы в любую секунду сорваться и пулями брызнуть во все стороны… Да и не только Ксав, оба они перенапряжены до крайнего предела и даже дальше. Компенсации за лишние выходные, взятые прежде, компенсации за лишние выходные, намеченные на будущее, а тут еще то один товарищ, то другой просит подменить его, а конечный итог – слишком много смен, отработанных в прошлом месяце. Со всеми вытекающими последствиями.

Поэтому сигнал вызова они встречают дружным стоном, после чего несколько секунд сидят совершенно неподвижно, готовые, кажется, разбить проклятую рацию. Опять влипли. В конце концов Ксавьер протягивает руку и медленно, очень медленно нажимает кнопку передачи.

– Что там еще?

Их направляют в Гарден-Гроув, в какой-то проулок между Гарден-Гроув-авеню и Брукхерст-авеню.

– Странно, – удивляется Ксавьер, – в тех местах не больно-то разгонишься, каким же это образом можно там хотя бы бампер погнуть?

– Говорят, звонок был какой-то странный, – произносит из рации голос диспетчера. – Что там случилось – абсолютно непонятно, мы не знаем ни кода, ни чего-либо еще. Есть какой-то адрес, который имеет вроде к этому какое-то отношение, – Эмерсон, тысяча двести сорок шесть.

– Ты точно знаешь, что нужны мы, а не полиция?

– Сказали – спасательную команду.

Ксавьер отключает рацию.

– Ну, эта поездка нас особенно не вымотает. Чушь скорее всего какая-то.

Так что Эйб проезжает сперва по Брукхерст, затем по Гарден-Гроув и не находит ни малейших признаков аварии. Они видят только:

И так далее и так далее – до той самой точки, к которой сходятся магнитные дорожки и две стороны длинного, совершенно прямого бульвара. Одним словом – обычная для ОкО улица, каких здесь многие сотни. И никаких тебе аварий.

– Ну и что же дальше? – спрашивает Эйб.

– Давай попробуем этот адрес.

– Но ведь… – Они выезжают на Эмерсон-стрит, идущую параллельно Гарден-Гроув-авеню. – Ведь это пристройка мебельного склада.