Книга Пуговичная война. Когда мне было двенадцать, страница 50 – Луи Перго

И под натиском свидетельств и этой великолепной демонстрации, подавившим чувство справедливости, отец Симон вынужден был, если он не хотел полностью утратить доверие учеников и погубить в зародыше их представление о правосудии, оправдать Курносого и приговорить хромоножку.

А произошло следующее.

Курносый перед всеми так прямо и сказал, из осторожности опустив некоторые подготовительные детали, возможно, тоже имевшие значение.

Он оказался в уборной вместе с Бакайе, и тот спецально предательски напи́сал на него. Такого оскорбления он, разумеется, стерпеть не мог. Поэтому они подрались, и он наградил обидчика цветистыми эпитетами, сопроводив их градом пощечин.

На самом деле всё было несколько сложнее.

Войдя в одну уборную, чтобы справить одинаковую нужду, Бакайе и Курносый скрестили свои струи над предназначенным для этого отверстием. Этот перешедший в игру простой акт вызвал естественное соперничество… И Бакайе настаивал на своем превосходстве, он по-настоящему нарывался.

– Моя струя длиннее твоей, – заметил он.

– Неправда, – не согласился Курносый, уверенный в себе и собственном опыте. И тогда оба, привстав на цыпочки и раздув животы так, что они сделались похожи на бочонки, постарались превзойти один другого.

Их фонтаны не дали никаких убедительных доказательств превосходства кого-либо из них. Тогда Бакайе, которому так и не терпелось подраться, придумал другое.

– Зато моя толще! – заявил он.

– Дудки! – не согласился Курносый. – Моя!

– Врун! Давай сравним.

Курносый подготовился к проверке. И как раз в момент сравнения Бакайе, который сохранил про запас то, что должен был бы уже выпустить, обжигающе предательски запи́сал руку и брюки беззащитного Курносого.

Звучная затрещина последовала за этим ни на что не похожим переходом к военным действиям, сразу затем начались тычки, дерганье за волосы, падение кепок, вышибание двери и скандал во дворе.

– Грязная сволочь! Мерзкое дерьмо! – вне себя от ярости орал Курносый.

– Убийца! – отвечал Бакайе.

– Если вы оба не замолчите, я вас заставлю переписать и пересказать по восемь страниц из учебника истории и неделю буду оставлять после уроков.

– Мсье, он первый начал, я ему ничего не сделал, я ему ничего не сказал, этому…

– Нет, мсье, неправда! Он мне сказал, что я врун.

Дело принимало щекотливый и сложный оборот.

– Он на меня напи́сал, – не унимался Курносый. – Не мог же я это так оставить.

Самое время вмешаться.

У присутствующих вырвался общий крик возмущения и единодушного одобрения, что доказало веселому верхолазу и помощнику главнокомандующего, что всё войско приняло его сторону и порицает колченогого притворщика, язву и злюку, который пытался отомстить ему.

Прекрасно догадавшись о значении этого возгласа и апеллируя к верховному суду учителя, который уже подвергся влиянию стихийных свидетельств товарищей, Курносый благородно воскликнул:

– Мсье, я ничего не хочу говорить, вы спросите у других, правда ли, что он первый начал, а я вообще ничего не сделал и ни слова не сказал.

Тентен, Крикун, Лебрак и братья Жибюсы один за другим подтвердили сказанное Курносым; у них не хватало подходящих сильных выражений, чтобы заклеймить Бакайе, который поступил непристойно и не по-товарищески.

Пытаясь оправдаться, этот последний всё опровергал, ссылался на то, что всей их шайки вовсе не было на месте ссоры в момент, когда она разгорелась; он даже настаивал, что в это время они были далеко, подозрительно уединившись в каком-то укромном уголке.

– Тогда спросите малышей, мсье, – резко парировал Курносый, – спросите их. Может, они там были.

Опрошенные каждый в отдельности малыши неизменно отвечали:

– Как Курносый говорит, так и было. Правда. А Бакайе сказал враки.

– Это неправда, это неправда, – протестовал обвиняемый. – А раз так, я всё скажу, вот!

Лебрак вовремя опередил его.

Он решительно встал перед ним, прямо под носом у отца Симона, заинтригованного этими маленькими секретами, и, вперив в Бакайе свои волчьи глаза, прорычал ему в лицо, всем своим видом бросая ему вызов:

– Ну, говори, что ты там хотел рассказать, врун, негодяй, свинья! Говори, давай, если ты не трус!

– Лебрак, – прервал его учитель, – выбирайте выражения, а не то я вас тоже накажу.

– Но, мсье, вы же прекрасно видите, что он врун. Пусть скажет, если кто-нибудь его хоть раз обидел! Он снова выдумывает какие-то враки, уж он умеет придумать, этот грязный козел! Если он не делает гадости, это значит, он их изобретает!

И правда, оцепеневший от взгляда, жестов, голоса и всего отношения главнокомандующего Бакайе в растерянности умолк.

Краткое размышление позволило ему сообразить, что его признания и разоблачения, даже будучи приняты всерьез, в конечном счете могут лишь усилить его наказание, чего ему, кстати, не слишком хотелось.

Поэтому он предпочел сменить тактику.

Он прижал ладони к глазам и принялся хныкать, распускать нюни, всхлипывать, бормотать бессвязные фразы, жаловаться, что над ним издеваются, потому что он слабый и больной, что ищут с ним ссоры, оскорбляют его, каждый раз перед уроками и после школы зажимают в угол и щиплют.

– Вот еще! Разве так можно?! – клокотал Лебрак. – Это что, значит, мы дикари, убийцы; тогда скажи, ну, говори же, где и когда тебе сказали чё-то обидительное, когда тебя не брали с нами играть?

– Хватит, – прервал отец Симон, достаточно осведомленный и уставший от этих разборок, – посмотрим. Я подумаю. А пока Бакайе останется после уроков. Что же касается Камю, всё будет зависеть от вашего сегодняшнего поведения на уроках. Впрочем, вот уже бьет восемь часов. Стройтесь. Быстро и молча.

И в подтверждение своего устного приказа он несколько раз хлопнул в ладоши.

– Ты выучил уроки? – спросил Тентен Курносого.

– Да! Но не особенно! Скажи Крикуну, пусть на всякий случай подскажет, если может.

– Мсье, – раздался вызывающий голос Бакайе, – братья Жибюсы и Ла Крик обзываются.

– Как? Что там еще?

– Они говорят: «Чертов доносчик, козлина, пиписька ничтож…»

– Это неправда, мсье, это неправда! Он врун, мы только глянули на этого вруна!

Надо полагать, взгляды были красноречивые.

– Хорошо, – резко прервал учитель, – уже хватит. Первый, кто что-нибудь скажет и вернется к этому разговору, дважды перепишет мне от начала и до конца список департаментов с префектурами и супрефектурами.

Бакайе, которого тоже касалась эта угроза, не отменяющая сидения после уроков, тут же решил молчать, но дал себе клятву отомстить при первой же возможности.