Книга Дом психопата, страница 13 – Роберт Альберт Блох

Стейнер покачал головой.

— Я не знаю никого с таким именем.

И тем не менее при упоминании этого имени в его сознании тихо прозвенел колокольчик.

— Не говорите ерунды! Все знают Джо Гундерсона. Он главный в этом округе. Мать была у него и просила разрешения, прежде чем начать строить…

На этот раз колокольчик прозвенел громче и отчетливее. Гундерсон, политический лидер округа, лет двадцать назад был знаменит. И уже лет десять как умер.

Стейнер глубоко вздохнул.

— Адам, я хотел бы, чтобы вы очень внимательно меня выслушали.

Но Клейборн не слышал ничего, кроме звуков собственного голоса. Вот только его ли это был голос?

— Меня вам не обдурить. Вы не разговаривали с Гундерсоном потому, что вам, как и всем прочим, наплевать на то, что происходит. Вы и дальше будете позволять им делать все, что угодно, например превратить мотель в карнавал с аттракционами!

— Я уже сказал вам — я ничего не мог сделать…

— Вы наговорили мне много разных вещей про то, кто я такой и что я должен делать. Но я вам больше не верю. Я знаю, кто я.

В голове Стейнера снова прозвенел колокольчик — на этот раз предупреждающе. И звук этого колокольчика изменился так же, как голос Клейборна. И искаженные черты его лица тоже менялись до неузнаваемости.

Стейнер отодвинулся назад вместе со стулом.

— Прекратите, Адам! Успокойтесь, возьмите себя в руки.

— Я знаю, кто я и что я должен делать! — кричал Адам Клейборн.

Но когда он поднялся, Стейнер увидел перед собою лицо не Адама Клейборна. И когда длинные пальцы Клейборна схватили посетителя за горло, то это был не Стейнер, а кто-то другой.

Ловя ртом воздух, доктор Стейнер принялся отбиваться от нападавшего. Но тут у него в горле что-то забулькало, а затем стихло, когда пальцы стиснули его горло, перекрыв доступ крови к мозгу.

Последней мыслью Стейнера было простое наблюдение. Хотя Клейборн и не играл на фортепиано, он отлично владел своей левой рукой.

Когда Эми заканчивала наносить легкий макияж при свете флюоресцентной лампы над раковиной, лучи утреннего солнца уже пробивались сквозь жалюзи ванной комнаты. Пока она остается в гостинице, достаточно и этого, но днем, перед тем как уйти, можно будет накраситься и получше при естественном свете из окна. Сейчас она хотела лишь одного — спуститься вниз и попросить кого-нибудь, чтобы ей принесли завтрак.

Почему она была так голодна? Наверное, из-за свежего воздуха. Подумав об этом, она вспомнила панический страх, который испытала, проснувшись посреди ночи и увидев открытое окно. Она снова уверила себя в том, что оно, вероятно, не было закрыто на задвижку и распахнулось от порыва ветра. Как бы то ни было, ничего не случилось, и ей казалось глупым переживать из-за этого.

Тем не менее она вздрогнула, когда в спальне зазвенел телефон. Она сняла трубку после четвертого звонка и пару секунд помедлила, прежде чем ответить.

Для нее почему-то всегда было проблемой отвечать на телефонные звонки. Говорить «алло» казалось Эми бессмысленным ритуалом — чем-то вроде вопроса «Как поживаете?», адресованного совершенно постороннему человеку, чей ответ тебя нисколько не интересует. Оставались еще «Эми Хайнс слушает» и «Эми Хайнс у телефона», но и то и другое звучало неестественно; разумеется, она слушает, а поскольку она не машина, то сама подошла к телефону и сняла трубку. Поэтому ей не оставалось ничего иного, как сказать: «Да?»

Конечно же, вместо этого она сказала:

— Привет!

— Мисс Хайнс? — Низкий, звучный мужской голос. — Надеюсь, я вас не разбудил?

— Нет. — Указательным пальцем левой руки Эми смахнула с нижней ресницы левого глаза соринку — очевидно, от туши для ресниц. — Кто это говорит?

— Хэнк Гиббз, из «Фейрвейл уикли геральд». Я звоню из холла. Я подумал, что, если вы свободны, может быть, позавтракаете со мной?

Наручные часы Эми еще не надела — они лежали на столике возле кровати. Повернув голову, она взглянула на них. Девять утра. Очевидно, ей удалось смахнуть соринку, потому что глаз видел хорошо и ничто ей больше не мешало. Если Фейрвейл таков, как другие небольшие города, в которых она бывала, то здание суда откроется не раньше десяти утра.

— Благодарю вас, мистер Гиббз, — ответила она. — Я спущусь через пять минут.

Повесив трубку, Эми взяла с бюро один из двух блокнотов в пластиковых обложках, вынутых накануне вечером из дорожной сумки, — тот, что был побольше. Раскрыв его, она пробежала глазами по второй странице, пока не нашла то, что искала. Да, вот он у нее в списке — Хэнк Гиббз, издатель газеты, Фейрвейл. То, что он разыскал ее, а не наоборот, возможно, было добрым знаком. В любом случае ей хотелось повидаться с ним.

Пожалуй, будет лучше, если никто не увидит этого списка, да и сам этот блокнот. Эми подошла к шкафу, положила блокнот в дорожную сумку и закрыла ее на замок, а потом взяла блокнот поменьше и запихнула его в свою сумочку. Бросив последний взгляд в зеркало, чтобы удостовериться, что все в порядке, она вышла из номера.

Вызванный ею лифт оказался пустым, и она спускалась одна. Выйдя из кабины, она без труда узнала Хэнка Гиббза, потому что, кроме него, в холле никого не было.

На первый взгляд Гиббзу было около сорока, и возраст явно догонял его. Ростом, как грубо прикинула Эми, немного выше пяти футов, с мускулистым сложением бывшего футболиста, который забросил тренировки и отдает предпочтение «Макдональдсу», он был одет в рыжевато-коричневые слаксы, рубашку в бело-голубую клетку с открытым воротом и коричневый пиджак с кожаными заплатами на локтях, какие были в моде дюжину лет назад. Его светлые волосы были коротко подстрижены таким образом, что сразу становилось ясно: местный парикмахер не особенно следит за современными тенденциями в своем ремесле. И все же Гиббз, с его смуглым лицом и удивительно живыми голубыми глазами, прекрасно вписывался в обстановку, в которой происходило их знакомство. Его облик напомнил Эми обложки «Сэтедей ивнинг пост» [19] былых времен, нарисованные Норманом Рокуэллом. [20]

— Рад познакомиться с вами.

Первое впечатление Эми определенно оказалось верным: Хэнк Гиббз подкрепил свое приветствие рукопожатием — обычай, который, как она думала, вышел из моды в те времена, когда Глория Стейнем [21] достигла половой зрелости.